Старше. Взрослее. Более усталым. Со скорбными складками вокруг рта и без своей неизменной дурацкой улыбки. Собранным, напряженным, расчетливым, готовым отражать любое нападение, но при этом – чистым. Единственное, что Коста мог точно сказать про Пятого – тот точно верил в Великого и был… не испорчен, чтобы это слово ни значило.

Коста положил кусочек нежной рыбы в рот и тщательно прожевал. Вкус был незнакомым – в северных водах такой не водилось.

Весь вопрос в том – чему верить. Глазам своим или своим рисункам. Ощущениям или тому, что тебе так настоятельно показывают? Пятый, пятый, пятый… какой ты на самом деле?

«Дзинь».

С соседнего столика – через два, кто-то уронил прибор на пол – конечно, Семнадцатый. Коста равнодушно наблюдал, как сосед-по-комнате, который-так-и-не-стал-другом, выбирается из под стола, стремительно краснея.

С приборами Семнадцатый обращался из рук вон плохо. Видимо Шрам, в отличие от Сейши, не настолько щепетильно относиться к правилам этикета у своих учеником.

Семнадцатого Коста вычеркнул. Безжалостно. Без колебаний, сомнений, или дополнительных шансов. Рисунок соседа по комнате был перечеркнут наискось – «не годен». Не прошел проверку. Таких портретов у него было восемнадцать – на каждого из со-учеников. Пометки, понятные только ему одному Коста делал красной тушью.

Дважды Коста замечал, как кто-то роется в его вещах в комнате. Пергаменты в тумбочке лежали не так, как сворачивал их он сам – рисунки изучали. Тонкий волосок, приклеенный снизу дверки, показал уже точно, что он не ошибся. Поэтому новых набросков он больше туда не клал, найдя временное место в ограде, где камень ходил туда-сюда, раствор осыпался от дождей и можно было прятать вещи, завернутые в платок. Но для постоянного это место не подходило.

Мало того, что Семнадцатый рылся в вещах, так и рисунок «Мистрис в фиолетовом», который он рисовал по описанию соседа для него – тоже, как оказалось, был предметом торга – потому что на следующий же день Коста обнаружил его у Третьего ученика и его завалили требованиями рисовать.

И, хотя Семнадцатый не признался ни в чем, Коста вычеркнул его с пометкой «доверия не достоин», которую жирно написал на портрете из вредности, чтобы тот, кто снова залезет в ящик не узнал о себе ничего нового, кроме правды.

А если правда кому-то не понравится, разве в этом его вина?

Закончив обед, Коста сложил посуду на поднос, накрыл салфеткой и размял пальцы – это часть процесса была самой сложной для него с его неполным вторым кругом. Для него – остальные ученики справлялись с этим легко, непринужденно и почти играючи, красуясь тем, какие пируэты подносы выписывают в воздухе, когда летят к специально отведенному под грязную посуду столу.

Поднос нельзя было нести – нужно перемещать плетениями, тщательно следя за тем, чтобы не одна тарелка не упала на пол. Коста – справлялся, но обычно к самому концу на лбу немного выступал пот от напряжения – даже такое простое плетение требовало достаточно сил.

Коста привычно щелкнул пальцами, выплетая узел – первый, второй, захват, подъем, выравнивание траектории и поднос медленно и плавно начал двигаться по воздуху к дальнему большому столу.

«БУХ!»

Столкновение было внезапным – плетения сверкнули в воздухе прямо над ухом, и чужой поднос лихо взмыл в воздух, зацепив его плетения краем – и тарелки, пиалы, стакан, все посыпалось на пол с оглушительным грохотом, остатки еды, соуса и морса окатили Косту с головой.

– Мои извинения, не думал, что ты не удержишь, Шестнадцатый, – Толстяк улыбался, сочувственно разведя руки в стороны. Его поднос плавно опустился на соседний столик – нетронутым. – Нужно тренировать плетения, – добавил Толстяк назидательным тоном, – тем более настолько… простые. Когда так плохо с координацией и контролем.

За столом Толстяка сидело ещё двое учеников, и они опустили головы к тарелкам, беззвучно смеясь.

Коста молчал. И думал, как же в такие моменты ему не хватает рядом Пятого. Тот непременно что-то выкинул бы, придумал, превратил все в настолько большой бред, что…

– …а если силы не хватает даже на то, чтобы удержать поднос, может… стоит просто перестать есть? За любую ошибку последует наказание, – просвистел Толстяк, удовлетворенно улыбаясь.

Коста медленно снял с волос остатки морской травы – сегодня давали салат из острых водорослей, и отряхнулся, как собака, разбрызгивая морс с волос. А потом шагнул вперед – три шага до стола, где сидел Толстяк с друзьями и наклонился вперед.

– Ох, кажется, нам не повезло… и нас сейчас будут бить… – рассмеялся Толстяк. И вся столовая жадно замерла в продолжении. – Наверное, так же, как на сегодняшней тренировке? – Нанес Толстяк очередной удар. – Один против троих, на это только Наставник по боевке может – выйти в круг… да ещё и Шестнадцатый! У нас новый герой, господа! Который покажет нам, как правильно есть песок и падать лицом в грязь!

Рядом задыхались от хохота, зажимали рот руками, чтобы не нарушать священные правило – никакого общения за едой, а потом просто начали складывать салфетки поверх подносов, давая сигнал – «обед закончен» и свободно хохотать в голос.

– Вот и правильно… слабым должно учиться терпеть, – назидательно пропел Толстяк, наблюдая, как Коста отстраняется от стола.

Коста сделал шаг назад и чуть склонился, обозначая поклон-вежливое-согласие-со-словами-собеседника, чтобы было удобнее ухватить скатерть обеими руками. И резко рванул ткань со стола на себя. Вверх взлетело все – подносы, ножи, пиалы, тарелки, остатки еды, палочки изо рта одного ученика, и разметало по столовой быстрее, чем успели перехватить плетениями – хотя ещё миг, и они бы успели запитать узлы силой.