Филип подпер кулаком подбородок и, как советовала Минерва, выждал три секунды перед тем, как ответить. И тогда, задумчиво хмурясь, но слегка улыбаясь, сказал:

— Конечно же, я всегда любил Толкина. Он — Эверест, который все мы стремимся покорить. Однако я не считал себя альпинистом. Поэтому взялся за исследование, образно говоря, подножий. Холмов социального романа. Разумеется, я всегда знал, что в один прекрасный день мне придется бросить вызов вершинам, позволить воображению воспарить. Однако, — Филип благожелательно улыбнулся Вирджилу Перони, — полагаю, все дело в том, что до недавнего времени я чувствовал себя слишком юным, чтобы добиться настоящей оригинальности.

Рокот смешков постепенно нарастал, пока до самых тугодумов среди публики доходил этот очаровательный и полный самоиронии парадокс.

Глория переждала и продолжила:

— Пожалуй, самое поразительное в «Темной энтропии» — это голос рассказчика. Голос Покета Доброчеста. Который не только участвует в этой истории, но и перебивает ход повествования своими будничными комментариям, объяснениями, обращениями к читателям и так далее. Один из критиков назвал его Бильбо Бэггинсом в переосмыслении Дэвида Герберта Лоуренса с небольшой помощью Чосера. Откуда возник он?

Филип медленно покачал головой.

— Хотел бы я знать. Могу сказать только, он словно бы приснился мне. Что, полагаю, означает — он всегда был здесь, где-то в моем подсознании, голосом, который я прежде отказывался слушать. Однако, когда я принял сознательное решение писать фэнтези, он в некотором смысле пробился наружу. Мне самому немного страшно признавать, но, возможно, Покет и есть мой настоящий голос, голос, который зрел во мне много лет, пока я совершенно этого не понимал.

— Потрясающе, — сказала Глория. — Должна признаться, когда я читала «Темную энтропию», у меня было ощущение, причем очень сильное, что я разговариваю с Покетом Доброчестом, а не читаю написанное Филипом Мёрдстоуном. Надеюсь, вы не против, что я это говорю.

— Ничуть, — великодушно заверил Филип. — Именно такого эффекта я и старался достичь.

— Вам это с блеском удалось.

— Премного благодарен, Глория. — Он подался вперед на стуле и встретил теплый взгляд Минервы. Она подмигнула. Внизу живота у него что-то трепыхнулось в ответ.

Позже, уже из-за трибунки, Филип сказал:

— Я, гм, думал, может, лучше прочесть что-то по запросу. А не просто отрывок, который выбрал я сам. Так что если тут кому-то что-то…

В воздух взлетело несколько рук. Филип отпрянул, словно бы устрашенный таким энтузиазмом. Запрокинутые к нему лица были омыты мягким светом, льющимся сквозь брезент над головами. Он выбрал скрюченного мальчика в инвалидном кресле, которого показала ему Минерва.

— Что ж, посмотрим… как насчет вас, сэр? Молодой человек в… э-э-э-э.

Девушка из Би-би-си протянула инвалиду микрофон в меховом чехле.

— Уй, ы-ы-ы! Я люблю, как гремы, ну знаете, э-э-э-э, как они вроде как в туннеле и выр-р-рываются из-з-з-з…

Филип наклонился к микрофону.

— Кажется, я знаю, какое место вы имеете в виду. — Он вытащил свой экземпляр «Темной энтропии», который держал за спиной. Из страниц торчал один-единственный желтый стикер. — По небывалому совпадению я отметил только одно место — представьте себе, этот самый отрывок. Когда гремы случайно прорываются через пещеру Мегрума. Ну не странно ли?

Раздались смешки, а потом чей-то голос добродушно выкрикнул:

— Подсадка!

Снова смех, выкрики «Подсадка! Подсадка!». Мальчик в инвалидном кресле в ужасе вывернул голову на голоса. Между губ у него тянулись клейкие нити. Филип, улыбаясь, вскинул руку.

— Я глубоко шокирован этими циничными предположениями. — Он посмотрел на мальчика-инвалида. — Подтвердите, мы же ничего не подстраивали, верно? Мы с вами никогда прежде не встречались?

— Нет! Нет! — мальчик вращал глазами и когтил воздух узловатыми пальцами. В голосе его слышалась паника. — Мы никогда… я не…

Человек рядом с ним, единственным видимым отклонением от нормы которого являлся седой хвост волос, потянулся к мальчику и успокаивающе положил ему руку на локоть.

— Спасибо, — сказал Филип, и публика снова захлопала — должно быть, чтобы заглушить затихающие вопли мальчика. — Что и требовалось доказать. Я не сговаривался с моим юным другом. Единственная причина, почему я отметил этот конкретный отрывок, это что именно его меня всегда просят прочесть. Ума не приложу почему.

Одобрительные смешки.

Филип открыл книгу. Молчание заволокло комнату теплой снежной пеленой. Филип начал читать — чуть приподнятым, чуть хрипловатым голосом с еле уловимым девонширским акцентом. Голосом, как понимал слушатель, писца Покета.

— За ваш успех, милый.

Минерва отпила шампанского и принялась водить языком по зубам. Филип зачарованно наблюдал.

— Обожаю креветки в фенхеле, — сказала она, — но к зубам липнет — просто беда, правда? Ну, словом. Пройдемся по расписанию? Вы как, в силах?