— Обещаю. Честно.

Покет прищурил один глаз.

— У меня от тебя ум за разум заходит, Мёрдстоун. Мы несусветное количество времени за тобой наблюдали. Решили, вот он, подходящий человек. Думали, ты понимаешь, как опасны Гроссбухи, особенно Невзаправдашние. А ты, оказывается, понятия не имел, язви тебя. Честно говоря, у вас никто, никто не понимает. Все у вас лишь пустой треп да деньги. И вот до чего дошло. Все зависит от человеческого ромляниста. Холера, а?

— Мне очень жаль, — сказал Филип. — Все как-то вышло из-под контроля. Но я уверен, в конце все будет хорошо. Обычно бывает.

Перемазанный сажей Писец засмеялся.

— Что ж, посмотрим. Ладно, давай. Ты знаешь, что делать. Пальцы на глаза, вот так, а вторую руку на… Нет, давай внутрь, в портки. Хочу быть уверен, что ты их плотно обхватил. Отлично. Тогда начали.

Доброчест провозгласил Клятву Четырех Сфер — с педантичным подчеркнутым тщанием выговорив фамилию Филипа. Пока он декламировал, в комнате заметно потемнело. Грем порылся в карманах пальто, достал оттуда синее яйцо и повернул верхнюю часть на четверть оборота, снова убрал яйцо и устремил на Филипа взгляд совиных глаз.

— Итак, — сказал он. — Дело сделано — и на сей раз все но-честному. И не вздумай выкаблучивать, потому что тогда я тебя приволоку на возмездие хоть за задние ноги — торжественно обещаю.

— Окей.

— Давай теперь, топай наверх и стирай ту хрень. А потом, парень, дай мне… Ну, в то, что у вас называется десять вечера, я начну передавать тебе мой Невзаправдашний Гроссбух, прощения просим, ромлян. Как о прошлом разе. А когда все получишь, вернусь за Амулетом. Не скажу пока точно, во сколько именно, так что далеко не отходи. Понял?

— Да. Отлично. Хорошо. Десять часов.

Пару секунд Покет сидел, молча рассматривая своего переписчика. Казалось, он собирается добавить что-то еще, но тут, к вящему беспокойству Филипа, здоровенный гранитный кусок стенки камина словно бы просел, согнулся — и грем исчез. Вместе с ним втянулась обратно вся сажа с ковра и стенок вокруг, так что когда кладка стены затвердела вновь, камин был чист, как совесть младенца. Остался лишь пустой стакан из-под воды.

Филип осторожно подошел и заглянул в темное жерло дымохода. Не обнаружив там ничего, кроме еле заметного просвета вверху, он поднял стакан и трясущимися руками налил себе виски.

Чуть позже Филип обнаружил в одном из «квик-мартовских» пакетов вакуумную упаковку промышленного чеддера и пластиковую мисочку с капустным салатом. Филип решительно прогрызся через еду, хотя салат был заправлен странной, клейкой и пузырящейся субстанцией, больше всего напоминающей мокроту заядлого курильщика. Тот же пакет подарил ему банку растворимого кофе и упаковку белого сахара.

Филип вынес чашку на улицу к воротам и постоял, глядя, как сгущается темнота. Сердцебиение его сейчас гуляло туда-сюда, точно маятник — качалось от нестерпимого пыла до невыразимой тревожности. Чтобы скоротать время, он вернулся в коттедж и атаковал свою бороду с кухонными ножницами наперевес, но, когда потом попытался сбрить остатки растительности ржавым лезвием, не вынес боли. Он смыл пену — и зеркало показало ему лицо, нижней частью напоминающее морскую свинку, пожеванную лабрадором. Он принял ванну и надел все чистое. Выпил еще виски. К половине девятого волнение его достигло таких пределов, что пришлось побегать на месте, чтобы избежать гипервентиляции. От этого у него закружилась голова, и он снова сел.

Сидеть оказалось невозможно. Филип спустился на кухню, наполнил пустую бутылку водой и принес ее наверх вместе с остатками «Хайленд-парка» и двумя стаканами. Поставив припасы возле клавиатуры, он за дернул занавески на окне и зажег лампу. Из неароматной кучи снятой одежды в ванной выудил пояс и снова привязал Амулет к груди. Он не был уверен, необходимо ли это теперь — странно, что Покет ни словом на эту тему не обмолвился, — но не мог ничего отдать на откуп случайности. Снова сев, он глубоко вдохнул, открыл файл с заголовком «Мёрдстоун-2» и начал читать.

Мушиное дерьмо, назвал это Покет. И как там еще? Бесопись? Но текст был до того хорош! Богат и горек, как дорогой шоколад. Через двадцать страниц Филип поставил локти на стол и подпер голову руками. И просидев секунд тридцать в этой позе, обнаружил, что буквально парализован нерешительностью. Даже моргнуть не мог. Серые квадратики клавиш, увеличиваясь под его пристальным взглядом, словно бы надвигались на него. У него закружилась голова, нахлынул страх свалиться в бездонную пропасть между Н, Г, Р и О.

Как можно взять и уничтожить такой текст? Самый настоящий литературный вандализм — вот это что такое. Помимо всего прочего. А может, как-то закруглить его и опубликовать как отдельную новеллу? Отогнать изголодавшуюся и измученную ожиданием жадную публику, бесчисленную орду алчно разинутых ртов. Отделаться от «Горгоны». Стоило бы миллиона. Нет, даже больше. Много больше. Стирать такой текст было бы преступлением. Филип не мог, никак не мог на это пойти.

А если он не сотрет — что тогда? Откажется ли Покет посылать ему ромлян? Вполне вероятно. Почти наверняка. Грем говорил серьезно. Совершенно серьезно.