Но — узнает ли он? Гремы, по всей видимости, совершенно не разбираются в компьютерах. Так что, если текст спрятан где-нибудь на жестком диске под каким-нибудь невинным названием… или нет, переписан на компакт-диск или ту втыкающуюся штуковину. Запечатан и зарыт в саду. В банковском сейфе. А потом — стереть с компьютера. Отважится ли он рискнуть? О господи.

Филип знал, что не знает, что знает Покет. И как он что-нибудь узнаёт. Может, грем каким-то немыслимым образом наблюдает за ним?

И помимо всех прочих соображений оставался вопрос, над которым Филип позволил себе задуматься только сейчас. А что, если история Покета плоха?

Невзаправдашний Гроссбух сочинен впервые за всю историю Королевства, сказал самодовольный мелкий поганец. А потому велики шансы, что это окажется жеваниной, остывшей манной кашей. Если посмотреть хладнокровно, вероятность того, что Доброчест создаст выдающееся художественное произведение, равна… ну, это все равно что ожидать, что Леон с Эгбертом порадуют «Приют коновала» дуэтом из «Травиаты». И делать ставкой в такой игре половину настоящего шедевра… Нечестно! Предлагать подобный выбор тому, кто и так уже столько страдал…

Жестоко. Бесчеловечно.

Филип с усилием отвел взгляд от алфавитной пропасти и обнаружил, что уже девять сорок пять. Господи ты боже мой, как так-то? Балансируя на грани паники, он опустил духовное ведро в глубинный источник себя самого — и оно поднялось, до краев полное ужаса. А вместе с ним — стон, протяжный, коровий.

Филип торопливо ударил по клавишам «контрол-А». Включился экран: великолепный текст, теперь тоскливо-желтого цвета, на могильно-черном фоне. Дрожащий указательный палец Филипа завис над клавишей «Delete».

Щелк.

Все. Текст исчез.

Амулет на груди у Филипа содрогнулся.

Вопль боли и ярости. Филип предположил, что вырвался этот вопль из его собственного горла.

Он закрыл файл, ответил «да» на вопрос, сохранить ли изменения, и открыл новый документ.

Прошло девять минут, все девять из которых он немилосердно горевал. Без трех минут десять он отпил большой глоток скотча, покрепче подвязал пояс и выпрямился на стуле, ожидая, когда проснется Амулет.

Тот не просыпался. Но в десять-ноль-одна Филип услышал что-то вроде шороха ветра в опавшей листве. Однако доносился он не снаружи. Откуда-то изнутри комнаты. Ритмичный и ласкающий слух. Филип почти мгновенно погрузился в состояние глубочайшего, но проясняющего сознание расслабления. Кто-то шел по сухой листве, и та шелестела под ногами. Экран монитора начал мерцать и гаснуть, а потом снова засветился — ровнее, ярче прежнего. Шепот листьев перерос в скрип пера, а внизу экрана заскользили, разворачиваясь, корявые письмена Покета. Пальцы Филипа сами собой легли на клавиатуру и начали перевод. Он скосил глаза в сторону: картинки были на прежнем месте. Ура!

Над озером вставала огромная болезненно-желтая луна. В кадр вплыло что-то большое и неповоротливое. Ладья под черным, как ночь, парусом. За рулем стоял мрачный, закутанный в плащ Гар-Беллон. В тусклом свете занавешенного фонаря Филип различил на палубе фигурку в ниспадающей мантии. Месмира?

Да: пляшущие пальцы уже набирали ее имя.

Она сидела на носу ладьи, склонив голову над воином — Кадрель? О да, бог ты мой! — голова которого лежала у нее на коленях. Из сочленений доспеха сочилась кровь. На глазах раненого была повязка.

В последний миг перед тем, как отвечающие за критическое восприятие отделы его мозга захлопнулись, Филип успел преисполниться радостного осознания, что все будет хорошо. Покет доставил товар. И этот товар великолепен. Блестящ. То, чего все так ждали. Мёрдстоун-2.

О да!

И с этим он погрузился в транс.

Забыл, кто он и что он.

До тех пор, как — невозможно сказать, сколько прошло времени, — в передаче случился короткий, но пугающий сбой. Марширующие по экрану письмена остановились и вдруг поползли назад, исчезая и расплываясь. Пальцы Филипа по инерции напечатали несколько слов задом наперед и тоже замерли. Он оцепенело уставился на экран, стараясь удержаться в гипнотическом трансе.

А потом монитор погас.

За окном раздалось совиное уханье. Оно пробудило червя паники, дремавшего где-то в толстом кишечнике Филипа. Филипа поволокло наверх, из глубин вдохновенной каталепсии, точно рыбу на крючке. Крючок находился у него в груди.

Амулет! Он подрагивал напротив желудка Филипа, холодный, точно кубик льда.

Экран мигал — то включится, то погаснет.

— Постой, Покет, ради всего святого, — то ли подумал, то ли сказал Филип и, сняв руки с клавиатуры, подвязал пояс покрепче.

Холод сменился жаром.

Филипа поглотил черный свет — как при обмороке. Экран снова вспыхнул, превратился сперва в мозаику, потом в калейдоскоп, а потом расчистился. На страницу вновь хлынули письмена.

Руки Филипа запорхали над клавишами.

Что?

Что?

Кто?

Не человек, в решето с вопросами, Мёрдстоун.

Он погрузился снова. Сделался бессловесным проводником. Фитилем, ждущим возможности донести зажженный Покетом огонек к пороховому заряду. Практически бессознательным.