— Не Сигурни ж Хуквэй?

— А вот да.

— Ой, нет.

— Ой, да.

Тут Вещие сестры прижались друг к другу лбами, со свистом втягивая воздух. (Это их вариант истерического хохота, ритуал духовной связи. Одна из тех деталек, из-за которых их родители двадцать лет назад под покровом ночи сложили вещички и, бросив дочек, перебрались в Шетланд.)

— Патамуша, — задыхаясь, продолжила Мерили, — Мёрдстен не в курсах, что к Сигурни ваще никто и очередь не становитси, патамуша ей что бар-код, что дохлая зебра. Она, значит, колупаится с его покупками, четыре-пять раз наугад всякий раз машет прежде, чем эта фиговина пискнет, а я такая стою прям позади него, а у него прям как пчела в штанах, а мисс Дыфективная Хуквэй и не замечаит. И я, чтоб отвлечь его, и говорю… Я поминала, что у него поперек груди был вроде как пояс от халата навязан?

Фрэнсин на долю секунды даже растерялась.

— Не, не поминала. А на кой?

— Мне-то откуда знать? Ну тебя, Фрэнсин. Словом, он хватаит свои бутылки, как только Сигурни их пробьет, и распихиваит по сумкам, а я стою сзади и пытаюси с ним разговор завязать про бородищу и такое все, а он только бекаит и мекаит и глазами вращаит, точно олень перед витриной мясника, вот тут-то самое чудное и начинаитси. Не поверишь, что дальше было.

На этом месте Мерили для вящего драматизма сделала паузу и отхлебнула малибу с пепси. Фрэнсин выжидательно последовала ее примеру.

— Короче, — сказала Мерили, элегантно вытерев усы тыльной стороной руки, — Сигурни с грехом пополам пробила примерно половину Мёрдстеновой тележки, как он вдруг как схватитси обеими руками за грудь, вот там, где пояс обвязан, как отшатнетси да как застонит. И жутко-то так. Даже нет, не так. Настоящий вой это был, а не стон. У меня аж волосы на ногах позади дыбором встали, Фрэнсин, Христом Богом клянусь. А потом как заголосит — «нет!», и «пожалуйста, погоди», и «тока не сейчас». Лоб весь потом обсыпало, что жабу бородавками. Ну, все, конечно, попятилиси. А я знаишь, что подумыла?

— Сердечный приступ.

— Сердечный приступ — выменно, что я подумыла, Фрэнсин. Особливо, как он завел: «Пакет! Ради всего святого, пакет!»

Фрэнсин опешила.

— Пакет, Фрэнсин. Таблетки. Меня прям как вспышкой осенило. У него какая сердечная болезнь и таблетки в пакетике. Но он так за грудь держитси, что таблетки достать не могет. Я и говорю: «В кармане пакетик-то, мистер Мёрдстен?» Дай, думаю, сама руку суну, ежели надо, и не смотри ты на меня так, Фрэнсин. Но только стала руку ему к штанам подносить, как он вдруг как обернетси, как уставитси на меня, словно… в жисти такого лица не видывала, ну то есть в нормальной жисти. И как завопит: «Нет, убирайся! Прочь от меня! Все прочь!» И все так же обеими руками за грудь держитси. И тут у меня снова вспышка, только ужасть какая.

— Та фыльма. «Чужой-один».

— «Чужой-один», Фрэнсин, ты прям опять на все деньги. Я так и представила. Длинная такая скользкая колбаса, как ослиный причиндал, только с зубами — и как вырветси у Мёрдстена из груди, как шмыгнет по полу.

— И что, Мерили, вырваласи?

— Так и нет. Хотя считай, что таки да, патамуша там уж такое столбоверчение началось. Эта жирная кобыла Лесси из табачного отдела как заверещит: «Это ж бомбист, комик адский! Мы все умрем!» Ну тут все, конечно, дали деру.

— Сильно ты перепужаласи, Мерили? Ей-ей, я б, небось, прям там и обмочиласи бы.

— Ну понятно, Фрэнсин, ничо я не напужаласи. Ну, то есть не так. Я ж знала, что это Мёрдстен, а не аль-кайда какая, хоть и в бороде. Но имей в виду, я тоже попятиласи, на случай, ежели он вдруг-таки с пушкой. Задрал голову к потолку и вопит: «Не надо! Не надо! Это не крем! Не крем!»

— Крем, Мерили? Это он про чо?

— Да чтоб мне провалиться, коли знаю. Не про пирожные, это точно, патамуша никаких пирожных он не покупал. И шоколада тоже. Словом, потом он весь ссутулился, одной рукой грудь выпустил и полез в карман…

— За таблетками, Мерили…

— Вот и я так подумыла, но нет, он вытащил бумажник, порылся в нем, приговаривая такие слова, каких я никак не ожидала услыхать от писателя с его-то именем, а потом просто хлоп стопкой денег прям перед Сигурни, которая так и сидела, разинув рот — ведро пролезет. А потом хвать сумки с бутылками и как понесете и прочь по улице — как собака, которой хвост подпалили. И все.

— Конец?

— Конец. Ну тут и я рванула сюда тебе это все рассказывать, а ноги-то у меня — что желе.

Сестры некоторое время смотрели друг на друга. Единственным звуком в комнате был ритмичный скрип полистироловых гранул в наполнителе мягких кресел под ними.

Наконец Фрэнсин сказала:

— А пирожки-то с карри ты укупила?

Филип плечом открыл дверь в коттедж и чуть не скончался на месте от разрыва сердца — в камине сидел обугленный манекен. Не сводя с него глаз, Филип бочком проскользнул на кухню и с воровской осторожностью опустил сумки на стойку. Вытащив бутылку «Хайленд-парка» из нарядной упаковки, он сделал большой глоток прямо из горла, потом второй.