Как эскорт огнельтов сопровождает тело Гар-Беллона по Третьему Пути к Фулам. Как жители обнищалых поселений забрасывают грубо сколоченный катафалк грязью и нечистотами.

Как гниющий труп Кадреля, нанизанного на клинок Квид Харел, вывешен

Нет!

Да, Мёрдстоун

в железной клетке на общее обозрение.

Он описал, как

Помни, Мёрдстоун

по Королевству медленно расползается забвение.

Как гремы, морвены, порлоки, бормотуны, мотыльковые фермеры, плетуны, качальцы, баркоделы, рамочники, кругокаты — все позабывшие, улыбающиеся, отупевшие — в последних отсветах дня выстраиваются в очередь за морловыми жетонами и грогом.

Он видел и описал, как длинные колонны лишних огнельтов под конвоем преторианской гвардии терпеливо дожидаются своей очереди перед Камерами уничтожения. Видел, как они вылетают в трубы кольцами зеленого дыма и развеиваются по ветру.

Стонал в сладострастной муке, описывая Месмиру Обнаженную. Томно поникшую на белоснежной шелковой оттоманке. Одна рука покоится между бедер. Какой-то звук пробуждает Месмиру из транса, и она поднимает взор. Ее пустые глаза со щелчком включают режим «вожделение». Губы приоткрываются.

Она протягивает руку.

Что-то шевелится, Мёрдстоун?

и притягивает иссохшую когтистую длань к розовой ареоле безупречной левой груди.

О, нет. Нет!

Да. О, да!

Морл громоздится на оттоманку. Трепещущая от страсти Месмира исчезает под вздымающимся плащом некроманта, зеленым и серебряным.

Изображение погружается во тьму. И все, ничего больше.

Руки Филипа остановились.

Вдалеке, в деревне, петух бросил вызов новому дню.

Филипу казалось, мозг у него сочится заразой, все органы чувств отравлены мерзостью. По краям поля зрения стелилась зеленоватая мгла. Поручень перил лип к рукам, точно был весь в крови, выстилавший ступени ковер пружинил под ногой, как болотный мох. Ноздри застила желтая вонь.

Покет Доброчест сидел на диване, ухватив себе на завтрак гроздь бананов. Филипа он приветствовал с откровенно напускной бойкостью.

— Шишкой клянусь, Мёрдстоун, вкуснющие штуки. Как вы их называете?

— Бананы. Вообще-то их полагается чистить.

— Хм. Каждый за себя, говорю я. Оставить тебе штучку?

— Ты все еще тут.

Грем восхищенно покачал головой.

— Всю ночь не спамши, а востер, как шило. — Он дожевал последний банан и мрачно обозрел Филипа. — Посмотреть на тебя, Мёрдстоун, можно подумать, у тебя костный мозг в башмаки вытек. В чем дело-то? Ромлян не пришелся по вкусу?

— Ты его читал?

— Что за кретинский вопрос? Я эту клятую штуку написал!

— Ты?

— Да, я.

— Кажется, я тебе не верю.

— Язви меня, — нетерпеливо сказал Покет. — Кому какое дело, кто там что написал? Уж только не тебе. Вот уж нет. Ты был рад-радешенек поставить свое имя на мои Невзаправдашние Гроссбухи, так что нечего теперь стоять тут, точно надгробие девственницы, и недотрогу корчить.

Филип кротко кивнул — и немедленно о том пожалел: в глазах потемнело. Он выпрямился и сказал:

— Только этот Гроссбух взаправдашний.

— Не целиком. Как по мне, так выдуманные отрывки самые красочные.

Филип добрался до дивана и опустился перед гремом на колени, склоняя голову.

— Сними с меня эту пакость, Покет.

— Ага. Вот теперь мы готовы, да? Даже требовать Уплаты не надо?

— Просто сними ее.

— А волшебное слово? Магическое?

— Пожалуйста.

Покет подался вперед и стащил цепочку через голову Филипа. Взяв Амулет бледной рукой, он несколько мгновений рассматривал его, а потом спрятал под куртку.

— Ну что, легко вышло, а, Мёрдстоун? И всех-то делов. Кто бы подумал? Кстати, ты так и собираешься весь день простоять, уткнувшись носом мне в мотню?

Филип ползком добрался до своего кресла. В стакане виски, который он оставил там много часов назад, плавала дохлая синяя муха, а пахло от него жженым пластиком. Но Филип все равно отглотнул.

Покет не сводил с него глаз.

— Сдается мне, не такого конца ты желал.

— Не такого. — Слова вырывались из горла сдавленным карканьем. — Ужасный конец. Уродливый. Неправильный! Извращение какое-то!

— Правда.

— Да его все возненавидят! «Горгона», Голливуд, все. Меня распнут. Минерва мне яйца открутит!