На ту дачу генерал меня обязался отвезти, когда будет свободен, и мне было очень любопытно посмотреть, что из себя она представляет. Когда я спрашивала об этом Глашу, та обидчиво поджимала губы и говорила, что её туда не возят, что там своя кухарка. Я узнала, что приходит туда местная женщина для уборки и готовки, когда генерал задерживался надолго. Так что Глаша оставалась здесь одна и сердилась в одиночестве и на генерала и на Иваныча:

— Ну, вот скажи, разве может какая-то деревенщина приготовить то, что любит Сергей Витальевич! И постель прибрать! Ну, не Иванычу же убираться в доме! — восклицала она и всплескивала руками. — А присмотреть за одёжей? А в домУ порядок? Вот не берут с собой! А я бы всё сполнила, уж лучше той. — Оскорбленно поджимала она губы.

Мне было смешно, но я понимала, что кроме этих мужчин, она никого не любила и конечно ревновала их к той самой, как она говорила «деревенщине», забывая, что сама когда-то прибыла в Москву из такой же деревни. Только за это время всё забылось и быльем поросло! Сейчас это была доморощенная матрона со своим характером и городскими привычками. Впрочем, хорошая женщина — преданная и верная своему "хозяину", как всегда называла Сергея Витальевича за глаза, и передала это уважение и его ординарцу. Тот был готов подчиняться «милой Глашеньке» во всем, а уж в этом беспрекословно. Вот и сейчас, она готовила к выезду на дачу свои особые пироги и при этом тихо ворчала на генерала, на Иваныча и на ту кухарку, которая «безрукая» и «грязнуля».

Еще вчера вечером генерал предупредил меня, что в пятницу мы едем на дачу. Я была оживлена и радостна уже вторые сутки, и к тому же перерыла свои вещи в поиске нужной одежды для такого вояжа. Мои дела женские закончились к моей радости, и я была полностью свободна в смысле гигиены. По совету с Глашей, кроме того самого сарафана «в горох» и нижнего белья, прихватила еще и кофточку из мягкого козьего пуха с вышивкой на левой стороне груди шелком и лентой. Китайцы и тогда радовали нас своим мастерством, ибо именно такая «розовая мягкость» была у меня припрятана в недрах чемоданища. Из чего она была соткана — мне неизвестно, но для молодой девушки была в самый раз и когда я прикинула её, то Глаша сказала: — К лицу! — И тем самым вынесла ей приговор: —Будем брать!

Уже с утра после завтрака на кухне, я была возбуждена и радостна, предвкушая поездку и свидания с генералом почти наедине. Я чувствовала, что там я пойму всё, о чем уже томилось мое сердце. Мне хотелось перед начинающимся учебным временем и будущей суетой поставить все точки над и, так как в последнее время мы практически перестали общаться — у него были какие-то сложности на работе, у меня хандра после экзаменов, даже скорее откат после приложенных сил и нервов. Даже завтраки наши отменились в связи с такой его занятостью, а уж вечерами, после ужина, он запирался у себя в кабинете и о чем-то либо долго разговаривал по телефону, либо затихал вовсе. Мне пришлось даже прихватывать книги без его позволения, в чем я ему сознавалась перед ужином, но он отрешенно кивал и задумчиво смотрел на меня, будто чего-то решая. Я не делала попыток спрашивать о его заботах, и он не спешил ими делиться. Поэтому его вечернее предложение отдохнуть на даче аж, целых два дня! были для меня подарком, и я к этому хотела тщательно подготовиться. По совету всё той же Глаши, взяла еще и светлую юбку с кофточкой, и даже купальник. И если там не было бы рядом никакого водоема, просто позагорать пока солнечные деньки. Мне были приятны её хлопоты и советы, будто мать собирает свою дочку в небольшое путешествие. Она, конечно, так и думала, и ей это нравилось, а я не мешала, только улыбалась про себя:

— Ну, вот ты и стала кому-то нужна в свои шестьдесят! Спасибо зеркалу, в котором я вижу себя очаровательной молодой девушкой! Такой и видят меня окружающие.

К обеду приехал генерал, и мы пообедали вместе. Он был оживлен, шутил, смеялся, и было видно, что настроение у него поднялось. Я же отвечала ему тем же, и мы были на одной волне. Не отдыхая, простились с Глашей, смотревшей на нас тоскливым взором, и спустились все вместе к машине, стоявшей у подъезда. Проходя мимо консьержки шумной компанией с корзинами и вещами, та быстро выскочила из своей будки, с любопытством осматривая нас.

Эта женщина мне не нравилась. Очень! Её взгляды и прищуренные глаза, всегда оставляли неприятные впечатления, вызывая холодок по коже от озноба. Я бы не сказала, что она была злой или раздражительной, нет, она всегда улыбалась, старалась приветливо, а получалось скорее заискивающе, здоровалась, но её оскал хищницы, чувствовался, и это было омерзительно. То, что она «стучит» было явно, и к тому же сама по себе была «грязна на язык». Как говорила Глаша, она частенько мела им, как помелом по всем знакомым соседям, с которыми удавалось поболтать — одним одно, другим другое, а в общем «каждым сестрам по серьгам». Её и боялись и в тоже время пытались узнать местные новости. Особенно этим страдали домработницы, коих было здесь немало. Ведь дом был предназначен только комсоставу из верховных, и поэтому помощниц по хозяйству было предостаточно. Кроме этого «почесать» языком любили и некоторые жены этих военных. Особенно их интересовал холодный и замкнутый Сергей Витальевич Соломин — симпатичный генерал, вежливый, воспитанный и ….холостой! А это был нонсенс! Поэтому прилагались все усилия его женить на своих дочерях, сестрах, тетках, подругах и так далее. И сплетни собирали, тщательно тасовали, сплетали в определенные схемы и готовились к нападению. А доносы консьержки были главными в этих планах. Та не раз пыталась подъехать к Глаше за информацией, но была резко оборвана и уж больше не приставала, если только задавала иногда вопросы, на что та давала краткие ответы и то не всегда.

— И куда же направляетесь на ночь глядя, Сергей Витальевич? — влезла консьержка, когда мы проходили мимо. — Уж, не провожать ли девушку собрались? Не поступила? — покачала она головой, ехидно улыбаясь.

Генерал прошел мимо молча, я так же, а Иванычу некогда было ответить, нагруженному вещами. За него ответила Глаша, строго глядя той в глаза:

— Нет, они на дачу, отдыхать. А наша Валечка поступила! — Гордо сказала она и вздернула высоко головой мол, «На, тебе!»

Та притворно ахнула, разулыбалась и помахала рукой, будто обрадовалась такому сообщению. Но глаза были холодными и злыми. Она меня ненавидела! Только за что, я сама не могла определить. Вроде по утрам всегда здоровалась и улыбалась, вела себя скромно, ни с кем не ругалась и не сплетничала. Да видно поэтому-то и была у той в немилости. Она, естественно, любила бы меня, если бы я трепалась с ней и что-то «нужное» рассказывала о генерале. Такие вопросы она иногда задавала, как бы ненароком, но я, помня советы Глаши поменьше с ней болтать, пробегала мимо лишь пожимая плечами. А после того, как уже на второй день моего пребывания в доме к нам заявился участковый, вообще перестала что либо понимать. Он заявил Глаше, что генералу требуется прописать меня, и объяснить, кто я такая и что тут делаю, раз он дал мне жилье в казенной квартире.

— Всё это Тонька, гадина! — Возмущалась Глаша, когда передавала слова участкового генералу, на что тот только улыбался и говорил, что он обязательно всё сделает, как положено. И сделал мне временную прописку на полгода. Вот тогда и предупредила меня Глаша, чтобы я поменьше болтала с той «гадюкой в будке» — как называла въедливую консьержку.

— Она наплетет тысячу на твою пару слов, — хмурилась Глаша. — Ты ей не верь, если что. Уж тебя-то попробует сначала охмурить, а потом яду напустить. Опасайся её злого языка.