— Я звал его к себе, — жаловался мне потом Степан Петрович, — давал кафедру, но его с места не сдвинешь. Видишь ли, не смеет изменять своей семейной традиции — делать броню как отец, дед и прадед! А мне его ум и опыт нужны для моих студентов — крепить оборону страны молодыми руками! Он же не хочет, а почему — не говорит. Но я-то знаю — ничего не держит дома, вот летает по стране в командировках. Когда сядет? Кто его остепенит? Случилось бы побыстрее — всё мне в радость.

Я кивала пьяненькому толстому добродушному генералу, со звездой Героя на груди, с орденской планкой с мою ладонь слева и двойной петлицей тяжелых ранений справа, и мне становилось его по-хорошему жаль. Но свою жалость не обменяешь на желание Сергея Витальевича делать любимое дело.

Я перезнакомилась со всеми гостями этого вечера и поняла, что они все были примерно моего прежнего возраста, то есть около шестидесяти, и только пара ординарцев, что колдовали у мангалов с шашлыками, были молодыми, лет около тридцати. Они с интересом поглядывали в мою сторону и строили мне глазки. Я понимала их, но ничего не могла с собой поделать — меня тянуло к «старикам», к их разговорам, которые импонировали мне и были интересны. Я рассматривала их одежду, манеру поведения, разговоры и понимала, что все они друзья и при том давнишние. Все, кроме моего генерала, имели не только детей, но уже и внуков и все умели и хотели отдыхать. Вот так собраться своей компанией могли не часто, поэтому ценили и время и друг друга.

Под высоким навесом за большим столом, застеленным белой скатертью, с разносолами, о которых можно только мечтать или видеть в кино, мы сидели уже два часа. Горячие дымящиеся шашлыки были съедены, вино выпито, тосты сказаны. Мужчины курили. Сбившись в кружок, о чем-то громко спорили. Женщины разбрелись по саду и дому: одни убирали со стола и готовились к чаю, другие собрались вокруг патефона и разбирали пластинки с последними новинками в области певческой эстрады. Сейчас были популярны, в тренде по-нашему, Владимир Трошин и Майя Кристалинская. Молодые ординарцы советовали дамам музыку из американских фильмов, что крутили частенько в кинотеатрах выпуска сороковых годов: «Серенада солнечной долины» с музыкой оркестра Глена Миллера или «Большой вальс» с музыкой Штрауса и Милицей Крьюс в главной роли. А еще были модны индийские фильмы с Радж Капуром и Наргиз в «Бродяге» или «Мать Индии». Эти пластинки затирались от частых исполнений и при том еще и бились, так как были не винилованные, а из графита. Это потом они стали изготавливаться из пластмассы.

Ребята отобрали несколько танцевальных и завели патефон. Раздались первые звуки танго:

«— В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль…» — послышался голос Петра Лещенко.

Один из ординарцев бросился ко мне, ловко огибая стоявших на его пути взрослых. Его звали Васей, как представился он мне, и я заметила, при знакомстве, явную заинтересованность в его глазах. Рядом никого не было. Я сидела около Анфисы Егоровны, и она рассказывала мне, как делает торт «Наполеон». Василий извинился перед нею и пригласил меня танцевать. Вначале я хотела отказаться, но потом, вспомнив свою теперешнюю молодость, пошла с ним на пятачок, где уже танцевали еще две пары. Вася пытался меня рассмешить, рассказывал армейские истории, а я скупо улыбалась, думая о своем возрасте, где нет места мальчишкам. После танца, ушла к своим «старшим товарищам» и уже не хотела танцевать с другим претендентом из молодой когорты военных гостей.

Потом из дома вынесли гитару и все уселись снова за стол. Один из гостей слегка перебирал струны, а я ждала, что он запоет или сыграет, наконец, что-то интересное. Но была поражена до глубины души, когда раздался голос Степана Петровича:

— Сережа, спой!

И тут же все подхватили его просьбу.

— А что спеть? — кивнул Сергей Витальевич, соглашаясь и перехватывая инструмент из рук гостя.

— Рощина…Рощина… — послышались голоса женщин и жадные глаза уставились на моего генерала.

— Ты наверное знаешь романс Рощина из кинофильма «Разные судьбы»? — Шепотом спросила меня Анфиса Егоровна, склонившись ко мне.

Я слегка пожала плечами и посмотрела на генерала, что сидел как раз напротив. Он прищурился, попробовал звук гитары, подкрутил под себя, и запел, слегка тронув струны:

— Почему ж ты мне не встретилась,

Юная, нежная.

В те года мои далекие,

В те года вешние?

Голова стала белою,

Что с ней я поделаю,

Почему же ты мне встретилась

Лишь сейчас?…

Он пел и смотрел на меня, а я, очарованная его мягким, чуть с хрипотцой голосом, сидела застыв, и во все глаза смотрела на его шевелящиеся губы. Глаз я не видела, но понимала, что в них сейчас таится тоска и печаль, как и в голосе, который манил…манил…

— Как боится седина моя

Твоего локона,

Ты еще моложе кажешься

Когда я около…

Видно, нам встреч не праздновать!

У нас судьбы разные!

Ты любовь моя последняя,

Боль моя.

Он замолчал, оторвал глаза от моего лица, перебирая тонкими пальцами струны. Стояла напряженная тишина. И вдруг поняла, что он признался мне в… любви?

Но не только Я это поняла!

— Ужас!

Подскочив, опрометью бросилась в темный сад. Дорожки были едва видны, к тому же слезы заливали мое лицо. Я наткнулась на дерево и припала к нему. Мои плечи вздрагивали — я рыдала! Почему? Что такое разворотил он в моем сердце? Почему я так отреагировала — сама не могла понять. Но слезы катились и катились, и тело вздрагивало, пока кто-то резко не повернул меня за плечо. Я развернулась и еле различила лицо моего генерала.