Через два часа мы уже садились в машину. В последний раз, перед тем как сесть в автомобиль, я оглянулась на дом, где провела счастливые и трудные часы. Потом вздохнула и, приняв руку генерала, села на переднее сидение.

Разве я могла тогда подумать, что вернусь сюда, только уже с тяжелым уроком жизни!

Мы приехали к обеду. Когда прошли в фойе, то увидели выскочившую из своей будки любопытную консьержку.

— С возвращением! — осклабилась она, слегка пригнувшись в поклоне. — Как отдыхалось? Смотрю, ягода с дачи? Значит, варенье будите варить?

На её вопрос откликнулся только Иваныч, сказав, что отдыхать всегда хорошо и что варить будут обязательно. И приглашал отведать, при случае. Она кокетливо захихикала и закивала коротко стриженной головой с вечной шестимесячной завивкой и гУлей на темени. Генерал лишь слегка кивнул, я же поздоровалась. Она даже не посмотрела на меня — её взгляд был прикован к ординарцу и он был масляным. Тут я поняла, почему Глаша так ненавидела эту бабу — та была ей соперницей. Хотя Иваныч и не давал повода, она всё равно его ревновала и люто ненавидела Антонину. Та отвечала ей тем же.

Глаша встретила нас в пороге квартиры с улыбкой и восторженным аханьем, глядя на корзины с яблоками и ведра с ягодой. Подхватив их, прошла в кухню, Иваныч за ней, а я и генерал прошли в свои комнаты. Там распаковала вещи, сложив сумки к дверям на вынос в гардеробную, и переодевшись в халатик, собрала мылки, полотенце и зашла в умывальню, прихватив пустые баулы. Заглянув на кухню, увидела стоявших у стола Глашу с Иванычем и тот, что-то шептал ей на ухо. О чем они разговаривали, не было слышно, только я видела на женском лице то ли улыбку, то ли усмешку. Потом та, всплеснула руками и сказала громко:

— Так ей и надо, подстилке деревенской!

Я поняла, что Иваныч рассказал ей об увольнении Зойки и из дома и из генеральской постели. Хмыкнув, прошла к себе. Плюхнулась на койку и прикрыла глаза, переваривая все дни и часы, проведенные с генералом. Я поняла только одно, что он притягивал меня, скорее меня шестидесятилетнюю, нежели юную девицу, и наши отношения были неправильными с его точки зрения, нежели с моей. Он, в силу сложившихся обычаев и устоев не мог открыто предложить мне свои чувства, а я не могла ему сказать, что молодо только мое тело, а не голова и он спокойно может открыться мне.

— Было бы интересно, как бы он среагировал? — мелькнула шальная мысль и тут я скривилась. — Скорее посчитал бы шуткой или сумасшедшей. Не поверил бы. Точно.

Я тяжело вздохнула, и мне стало так тоскливо, что я зарылась лицом в подушку и захотела поплакать. Вспомнился мой мир, моя прежняя жизнь. Лежала и вздыхала, но слез не было. Потом как-то незаметно уснула и проснулась от тихого голоса Глаши. Она приглашала к обеду. Быстро переоделась и пришла в столовую. Там уже сидел генерал и как всегда приветствовал меня стоя. Стол был щедрым на разносолы: наваристый борщ со сметаной, булочки и ситный, тонко порезанное сало с огурчиками, шпроты с семгой и балыком. А также запотевший графинчик с водкой и передо мной стоял кувшин с холодным квасом. Я как-то похвалила его, и Глаша рассказал, что делала сама и по деревенскому рецепту. С тех пор к обеду он всегда прилагался. Мы сытно отобедали и разбрелись каждый в свою комнату. Генерал практически не разговаривал со мной, лишь за обедом мы перебросились парой фраз. Он спросил, что я буду делать завтра, и я рассказала, что собираюсь посетить институт и знакомую студентку, с которой мне предстоит тесно общаться по учебе. Он одобрил и пообещал прислать за мной машину. Я отказалась, сославшись на то, что необходимо самой осваивать маршрут.

— Ну что же, — пожал тот плечами, — наверное, ты права. Только поговори предварительно с Иванычем. Он растолкует, как добираться, чтобы не заблудиться.

Я хмыкнула:

— Ничего. Язык до Киева доведет.

— До Киева может быть, но вот в московских переулках будешь плутать поначалу. Со временем привыкнешь, кончено, но всё нужно делать постепенно. Так что не отвергай помощь старшины. Он отлично знает столицу.

Я пообещала, и начала помогать Глаше убирать со стола, как только генерал ушел к себе. После мытья посуды, мы все вместе перебирали ягоды и резали яблоки. За это время успели передать в лицах, все истории нашего пребывания на даче. Глаше особенно понравился наш пикник.

— А я вот иначе варю уху, — сказала она и поглядела на Иваныча с вызовом. — Если бы была с вами, то не позволила бы мужчинам даже прикасаться к рыбе.

На что тот отвечал, что рыба требует мужской руки, особенно, когда выловлена теми же мужами. Они немного поспорили, а я смеялась. Вот за таким занятием нас и застал генерал.

— Чем же таким занимаетесь? — улыбался он, стоя в дверях кухни. — Ваш смех слышен даже в моем кабинете.

— Да вот Глафира Ивановна пытается нас убедить, что уха её намного вкуснее будет, если Ей доверить готовить, а не самим рыбакам.

— Не сомневаюсь в Глашиных талантах! — Весело откликнулся генерал и присел ко мне рядом на табурет.

— Дай-ка и мне нож Иваныч, — протянул он руку. — Буду помогать Валюше резать яблоки.

Нож он получил и тут же с хрустом начал кромсать сочные плоды и кидать их в таз, в котором собирались варить варенье. Тут же стояли еще емкости под смородину и крыжовник.

— А знаете, как моя бабушка варила крыжовенное варенье? — Сказала я, слизывая яблочный сок с пальцев. — В каждую ягодку заталкивала кусочек грецкого ореха, потом заливала ягоду сиропом и настаивала сутки. Варила на сильном огне минут пять, не более и снимала. Вот и всё. Они остывали и становились прозрачными с орешком внутри. Так она говорила, варила варенье сама царица Елизавета, дочь Петра, большая любительница сластей, особенно домашнего производства.