— Ах, как давно я не испытывала такого уюта, не сидела с такой дружной милой компанией! — подумала я, оглядывая этих людей, ставших мне семьей во время моего странного перехода в этот мир. — Что бы я делал без вас, мои дорогие!

Генерал частенько поглядывал на меня и улыбался. Мне нравилась его улыбка, и очень хотелось прикоснуться и даже прижаться к нему. И ему тоже. Я поняла, когда он подавал мне посуду, при нашей уборке со стола.

Как же трудно сдерживаться, когда из тебя так и прет!

Прихватив мою ладонь, он поднес к губам:

— Спасибо.

И поцеловал пальцы.

Это все увидели и смущенно отвернулись, а я стушевалась:

— Не за что. Это Глаше спасибо и Иванычу. А еще и вам за всё, что вы для меня сделали.

Он посмотрел мне в глаза и ушел в комнату. Мы убрали со стола, и вымыли посуду. Глаша уже не прогоняла меня, только странно так смотрела, и Иваныч откашливался иногда. Поняв, что им надо побыть одним перед выходом того из дома, я прошла в комнату. Там разобрала постель, но спать не хотелось. Посмотрела на себя в зеркало и, увидев молодое лицо, даже рассердилась.

— Зачем тебе молодость, когда моя душа рвется к этому человеку. Если бы мы были равны! Хотя он тогда точно не обратил бы на меня внимание. Так что заткнись и терпи! Может, что и выйдет. Со временем.

Я села в кресло и задумалась, переваривая свои душевные сомнения. И как-то ненароком прислушалась — играли на пианино. Звуки распространялись по всей квартире и дошли до меня. Это были вальсы Шопена — легкие, сказочно красивые. Я выскочила из комнаты и прошла в столовую. Около раскрытой двери, подперев плечом притолоку, стояла Глаша, и приложила палец к губам, увидев мою прыть:

— Это он впервые за всё время, когда переехали, — сказала она тихо, склонившись ко мне. — Что с ним случилось?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Но играет здорово.

Я постояла немного с ней, а потом пошла к пианино и встала сбоку. Мне очень хотелось посмотреть на его руки. Он увидел меня, подняв глаза и улыбнулся, таинственно так и, склонив голову, продолжил играть, чуть прикрыв веки. Я облокотилась о крышку инструмента и внимательно следила за его пальцами. Тонкие, длинные они ловко и плавно перебирали клавиши, и музыка Шопена охватывала меня и всех, кто мог её услышать. Мне не дано было музыкальной грамоты ни там, ни здесь, как я поняла, но чувство прекрасного не отменили в Небесной канцелярии. Я стояла, смотрела на генерала и была просто счастлива. По моей просьбе он исполнил и один из известных вальсов Штрауса. Подтянув к пианино стул, села рядом. Мы вспоминали известные произведения, и он иногда наигрывал мне, когда я своим жутким голоском пыталась изобразить мелодию. Он подсмеивался надо мной и играл коротко, будто исправлял мое соло. Глаша давно ушла, а мы все веселились и спорили, вспоминая произведения и композиторов. Он был в ударе! Играл и задавал вопрос — знаю ли. Я путалась или попадала с ответом. Нам было интересно вместе.

Но всё пришло к концу, когда большие тяжелые напольные часы, что стояли в углу пробили полночь. Закрыв пианино, он поцеловал мои обе руки и пожелал спокойной ночи. Мне так не хотелось с ним расставаться, что я даже скуксилась, но потом взяла себя в руки и ушла в комнату.

Ах, если бы я тогда знала, что мы долго не увидимся, я бы обязательно осталась у него в спальне. Именно сегодня!

Утренний завтрак я проспала и Глаша сказала, что хозяин запретил меня будить. Перекусила с ней на кухне. Потом переговорила о варенье. Она сказала, что будет ждать Иваныча с орехами, а я пошла переодеваться к выходу. Вручила мне ключ от квартиры и записку с домашним телефоном.

— Звони обязательно, — говорила она уже в дверях. — Если что, то Иваныч заберет тебя, откуда захочешь.

Я чмокнула её в щеку и побежала вниз по лестнице. Любопытной голове консьержке я крикнула: «Здрасьте!» и бросилась на выход.

— Всё! — выдохнула я, оглядевшись и прищурившись от яркого утреннего солнца.

У меня было радостно на сердце, а в душе пел соловей. Я — в Москве и, наконец, могу делать что захочу! Покрутившись вокруг себя пару раз, подпрыгнула и быстрым шагом пошла на метро. Там я купила в кассе билетик и прошла к контролеру. Женщина в синей форме работника Метрополитена, надорвала мой билет и я положила его в сумочку. Как рассказала Глаша, билеты надо хранить до конца поездки на любом виде транспорта. От частых проверок контролеров. Тогда всё было чрезвычайно строго.

С большими трудами добралась до института и еле нашла секретаря приемной комиссии. Там мне объяснили, где искать свой факультет и деканат. Там же можно было встать на учет в комсомольской организации, пока еще не определились с ячейкой курса. Я пробивалась через завалы ответов, пока не нашла нужный деканат и там, еле протиснулась через толпу таких же бестолковых абитуриентов, теперь уже студентов. Бледная высокая помощница декана, женщина лет тридцати пяти, сунула мне в руки отпечатанный в типографии на серой бумаге четыре листа, где были выписаны все предметы, преподаватели и часы учебы. Но всё будет начинаться только с октября месяца, так как нам, первокурсникам предстоит отправляться на сельхозработы уже с третьего сентября, сразу после первой общей лекции в аудитории номер такой-то. Там будет общий сбор и ответы на вопросы.

Я выскочила на улицу вся взъерошенная и расстроена:

— Как я забыла про студенческую «картошку»! Целый месяц! И попробуй не езжай! Тем более мне, кандидатке! Можно, конечно, сослаться на это положение, но потом аукнется, при зачислении. Придется экипироваться для тамошней работы, и…. «пилите Шура, пилите»!

В самых раздраенных чувствах присела на парапет и тут вспомнила, что надо встретиться с единственной знакомой — Машей. Только она в общежитии и как туда добраться, я не знала. Решила, что дождусь первого сентября и там с ней встречусь. К тому же она могла и уехать домой, ведь еще была целая неделя впереди. Я не хотела ехать, да и куда? Никого не знаю и к тому же времени нет совсем. Решила посидеть в парке, съесть морожено и осмотреться.