За стенкой, где была кухня, послышался тихий шорох. Оля незаметно шугнула из-под одеяла и на цыпочках вышла из комнаты. Николай вновь сидел за обеденным столом и гладил Кишку, который упивался моментом, прикрыв глаза и громко мурлыча. И против шерсти его погладят, и правильно, и шею почешут, и за ушком, и бока потискают.

Два ночи. Откуда батарейки? И бензин. С другой стороны, зачем мне это знать? Есть и ладно. Ой, заметили.

— Тоже не спится?

— Да. Тоня слишком непоседливая, даже спать спокойно не умеет.

— Ещё чаю?

— Спасибо, не хочу.

— И как она у тебя не унывает. Радостная такая, а жизни мирной и не видела.

— Помнит она, отрывками. И я помню, но не друг друга, — Оля запустила руку в волосы и принялась почёсывать гудящую голову.

— Может контузия у вас, вот и мерещится всякое или не помните. Вспомните потом, я уверен, — он медленно кивал, будто пытаясь успокоить самого себя, нежели Олю.

— Угу. Просто… Меня пугает, что мы не знаем друг друга, а столько времени прошло.

— Держи, гладь, — Николай протянул ей Кишку, как и в тот раз.

Оля чуть приподняла старого кота, он протяжно мяукнул и медленно моргнул, смотря на неё.

— Хороший он у вас, — Оля потёрлась носом о мордочку шерстяного нахлебника и обняла его.

— Да, честный и с обострённым чувством справедливости, — сложно описать тяжёлый взгляд Николая. Тоскливый что ли.

— Николай…

— Никитой зови, незачем уже эти формальности.

— Деда Никита, из-за война началась?

— Фашисты. Не добили мы их всех. И чинуши всем жизнь портили, — он перевёл взгляд на шкаф, в который спрятал шкатулку. Немного посидел, так и продолжил, — Зря чистки остановили. Может, меньше грязи в партии было бы, и поумнее бы люди туда шли, и идейнее. Тогда бы ничего и не произошло.

— Как-то бесчеловечно.

— Совсем нет. Мой отец в гражданской войне белых бил, в отечественной Минск защищал, ранение получил и снова на фронт. Я же здесь, на гражданке контру и шпионов вылавливал. Не то что эти. Нервы трепали народу и до, и после. Ничему не научились и коммунистами никогда не были, словари ходячие, только терминами умели разбрасываться, — Николай заметно поник.

— Так это они виноваты были?

— Конечно нет. Они, может, были и не высокого ума, но войны никто не желал. Ни один разумный человек неоправданных смертей не хочет, да вообще смертей не хочет, все мира хотят. Главное отличие нашего народа — это знание, понимание, что такое есть война. Потому действительно идейные люди, что с низов в партию шли, зная какого быть простым человеком, старались делать страну лучше. Не быть карьеристами, не жить за счёт других. А тех, кто ушлые, не выкуришь уже с мест никак. Это не бояре, но и с простым рабочим они имели мало общего. Только громкие тирады толкали, что никак от западных не отличались в своей лживой сути. А быть коммунистом это же про отношение к другим, про поступки. Уважение, равенство и братство, взаимопомощь. Книги, конечно, полезные, но главное было друг о друге думать. А они там наплевали на всех, не хуже прочих. У меня и сил уже нет.

Оля не нашла что ответить. Николай вновь обратил взор на шкаф, встал, достал свёрток, потом шкатулку. Девочки не успели её тогда рассмотреть, а она оказалась большой и зеленоватой. Из змеиного камня, если обращать внимание на пёстрый узор.

Никогда шкатулок в руках не держала. Дорогие, маленькие. В них же эти, цацки всякие хранили. Украшения. Точно, у меня мама серёжки серебряные носила! И всё, больше украшений я у нас не видела. И к чему это воспоминание вообще?

— Знаешь, что там?

— Украшения, наверное, цепочки или кулон там. Кольца… Фотографии?

— Угадала.

Фото женщины лет тридцати. В свёртке ТТ.

Их тысячами тонн производили, что ли? Гравировка какая-то: Осипов Н.О. Ох, так вот о какой он усталости говорил. Это же ещё пару минут и…

Оля не успела перепугаться, как тут же Николай жадно вцепился в рукоять и передёрнул затвор. Патрон вылетел. Глухо упал на стол, медленно покатился с него, а затем с характерным звоном плюхнулся на пол. Кишка, уже как по привычке, подобрал его в зубы и вернулся к хозяину.

— Давно планировал, но никак не решался, — той же рукой он направил ствол в потолок и нажал на спуск, за которым ничего не последовало.

Нет, не стал бы он такого делать, не будет такой человек стреляться на глазах у кого-то, никогда не будет. Не того воспитания и совершенно не того времени человек.

— Долго пыталась понять, кого вы мне напоминаете.

— Да? — спросил Николай с интересом, — Кого? — он отложил пистолет, увлёк внимание фотографией женщины, на оборотной стороне ручкой выписано было имя Женя и потёртая дата.

— Мужчина один, на вас очень похож. Мы его с Тоней в Свердловске встретили.

Николай порядком оживился. В тяжёлом взгляде загорелся огонь, какой обычно есть у Тони, но этот раз в десять сильнее: — А имя ты его знаешь?

— Да, Мишей зовут. Лет тридцать ему.

— А выглядит он, выглядит как?!

— Высокий, довольно сильный, немного седой, глаза сероватые, может, чуть зелёные. Лицо простое, квадратное. По отчеству Игнатьевич, — Оля растерялась.

— Так это внук, точно внук мой! Игнат — отец его, он с женой, д-дочкой моей, Женей, погибли они. Живой Миша, живой! Как же он там, один совсем? — на глазах у старика наворачивались слёзы, он отложил фото и принялся вытирать их.