Шрифт:
Я вообще не знаю, чем я думала и думала ли вообще. С недавних пор подобными вещами я себя не обременяю. Иногда, это играет на руку, иногда, наоборот, портит всю картину. Но результат всегда получается неожиданным и удивляющим.
Так что моя правая рука сама потянулась к Шеру, и после того, как я обнаружила, что она покоится на его макушке, мне осталось лишь провести ладонью по его мокрым волосам, задев и ухо. Парень застыл, перевёл на меня изумлённый взгляд, сглотнул, и в этот момент на кончике его носа налилась огромная капля, которая повисла там с две секунды, а затем отчаянно сорвалась вниз, как бешеный экстремал, совершающий прыжок с высокого обрыва на банджи.
Вылупленные на меня ошарашенные глаза в союзе с висящей каплей вызвали во мне положительные эмоции, улыбку, смех. Именно в этой очерёдности. А на последней стадии стало просто нереально смешно и я, подобно Тёме в его обычной манере ржать, согнувшись пополам, захохотала во весь голос, придерживая его рукой за шею, то есть придерживая себя, чтобы не укатиться под сиденье.
Опомниться раньше Шерхана я не успела — он меня опередил и мягко, но настойчиво схватил мою правую ладонь, легонько её сжал, призывая меня к порядку и, не дождавшись этого порядка, всё же спросил вкрадчивым голосом:
— Это ты надо мной сейчас угораешь?
Его слова возымели должный эффект. Мои дикие подвывания в момент перекрались, будто «пришёл электрик и вырубил все провода». Стало страшновато. Я предсмертно всхлипнула, а Артём продолжать убивать меня пока не спешил, явно смакуя момент.
Так мы и сидели как два дебила: моя рука на его шее, сверху его клешня и нездоровый блеск в глазах, в моих же — запуганность деревенской овечки, случайно отбившейся от своей отары и набредшей по велению злого рока, а может просто потому что жила под лозунгом «лох — это судьба», в логово волчьей стаи, где в роли их предводителя выступал Шер собственной колоритной персоной.
Он смотрел на меня кровожадно, как ему и полагалось по сценарию, а я вся сжалась под этим взглядом и собиралась выломать дверь или лобовое стекло, чтобы сбежать поскорее от своей смерти, жаль только, что реально сил на это не хватило бы. Пришлось закусить губу и ждать своей непривлекательной участи, но ждать оказалось слишком волнующе, а сердце было готово вообще вылететь юркой птичкой из грудной клетки, где было сжато словно тисками, далеко и надолго, оставив меня недееспособным трупиком; и я, предполагая, что это будут мои последние слова при жизни, решила сказать ему что-нибудь важное и самоутверждающее, но хватило меня только на хриплое:
— Артёмка…
Дальнейшие события воспринимались мной как действия в тумане перед отбытием на причал к лодке Харона.
Шер, стал медленно наклоняться ко мне (чтобы убить, для чего же ещё?), а я застыла как замороженная курица, лежащая уже неделю на витрине в престижном супермаркете; лишь ладошке, что была в руке парня, стало жарко-прежарко. Создавалось ощущение, что она сейчас растает и растечётся здесь маленькой лужицей, в которую мой муж стопроцентно плюнет (конечно, плюнет, я бы тоже в лужу, оставшуюся от него, плюнула). Но моя рука не растаяла, а всё так же волнительно покоилась на бычьей шее, вены на которой вздулись, и пульсация стала слишком частой. Вторая его рука поползла к моему подбородку и властно взметнула его вверх, чтобы её хозяин смог лучше разглядеть мои глаза, которые от страха стали велики. Он приблизил своё лицо близко. В его расширенных зрачках отражалась я, слабая и беззащитная, а ещё какая-то нереальная. И исходящий от его тела знакомый аромат пронизывал всё тело, заполняя мои лёгкие.
Дурак, кто же так делает, если собирается убивать? Теперь горела не только рука, но и само лицо, обдаваемое его горячим дыханием. А растечься готова была не только ладошка — всё тело разом.
Сердце, кажется, уже совсем сошло с ума, и обратилось в клетку для бедной отважной птахи колибри, которая пыталась выклевать сквозь решётку изнутри грудной клетки спасительное «SOS», но уже немного по другим причинам.
Моя вторая рука впилась в обивку, жаль у меня нет длинных наращенных ногтей, которыми я бы эту обивку проткнула, испортив момент ужасающим скрежетом. Но я лишь сильнее сжала правую ладонь, и наши носы почти соприкоснулись, и всё внутри захлестнуло волной горячего шоколада с корицей — настолько стало хорошо, как никогда раньше не было!
Я не знаю, что конкретно послужило для этого фактором: может вода, продолжающая медленно стекать по его лицу, капая с волос и попадая на мою грудь, обтянутую футболкой, потому что он немного нависал надо мной, а может моя расшалившаяся фантазия, я не знаю ответа. Знаю лишь, что это был накал страстей, и я, словно ощутив на себе стокгольмский синдром, желала продолжения банкета.
В этот момент меж наших лиц воткнулась камера, и радостный детский вопль оповестил:
— О! Поцелуйчики!
Так братишка ещё никогда не тупил — сунуть камеру прямо в лицо, будто она невидимая. Обычно он это делал аккуратно и незаметно, оставаясь за кадром и не влезая с дурацкими комментариями.
От его бесцеремонного крика мы, словно ошпаренные или ударенные молнией, тут же отпрянули друг от друга, поумерив пыл.
Если Артём сделал это аккуратно, точным движением переместив корпус на своё место, словно отработанное действие, как будто его каждый день так с девушками застукивают, то я поддержала свой негласный статус «коровы на льду», «коровы на паркете», «коровы на асфальте», в общем, во всех известных местах, а в данном случае «коровы на сидении машины» и стукнулась затылком о стекло, оно мне показалось бронированным.