Шер потёр руки в предвкушении и приступил к осуществлению своего коварного плана мести, в который входило раздеть малышку до нижнего белья (она девушка стеснительная — разденешь до конца, а она утром это узрит и коньки отбросит от стыда в лучших традициях жанра «а-ля невинная чика»), а потом упасть в её объятия (или её заключить в свои) и так продрыхнуть до утра. А вот с утречка заценить великолепный спектакль.

Всё исполнил в лучшем виде: раздел её, лёг рядом, поворочался, разгорячился ещё сильнее, проклял себя за это сто раз, вскочил, проклял себя вторую сотню раз, её проклял и перелёг на другую кровать, успокоив себя тем, что план и без совместных просыпаний довольно неплох. Тем более что он так и не смог сомкнуть глаз в эту ночь. Сначала он не терял надежды: даже овечек считал, но насчитав около четырёхсот семидесяти восьми, он сбился со счёта и расстроился. Потом попробовал считать капли дождя, бьющие в окно. Это оказалось сложнее, так что надежду он подрастерял, встал с кровати, побродил по комнате, оделся.

За окном забрезжил рассвет, по-сумеречному окрасив комнату сквозь завесу не прекращавшегося всю ночь дождя в играющие серые полутона, мазнул по лицу кутавшейся в одеяло с розовыми барашками, находящимися «in love» с не менее розовыми слонятами, малышки, озарив её милое ушибленное личико. Шерхан невольно залюбовался с грустной усмешкой на губах и, решив словить момент, достал из необъятного кармана широких джинс стильный коммуникатор и запечатлел представшую картину. Повертел телефон в руках, как бы примеряя рамку для фотографии, затем решил, что на фото плохо видно, какая же она всё-таки хорошенькая, и приблизив с помощью зума, щёлкнул ещё раз, взяв в кадр только её умиротворённое лицо. Вся синюшность лица девушки его мало волновала. Даже больше — сильнее умиляла и вызывала не жалость, но сочувствие.

Смирившись со своим бзиком, Артём уселся на подоконник и, прислонившись к прохладному стеклу, стал ждать пробуждения своей малышки, пообещав и себе, и ей, что оно будет фееричным.

— Какой я была? — поинтересовался мой рот совместно с голосовыми связками, в то время как все остальные части тела пребывали в шоке.

— Страстной, — он вновь проскользнул по мне пошлым взглядом. — Я бы сказал «страждущей моей любви»!

— Псих… — печально констатировала я, не веря ни единому его слову. Хоть бы врал правдоподобнее… У меня, в любом случае шок, но веры его словам нет. Я не контролирую себя в порывах страсти (признаю!), особенно к таким, как этот экземпляр, который вальяжно развалился на полу. Но какая между нами могла быть страсть, когда я сопела в обе дырочки и, благо, не храпела? Лунатичка я, что ли? Вот уж профанация.

Пока я, застыв, пыталась разобраться в своих тайных пристрастиях, Шер, до этого преданно глядевший безумным заинтересованным взглядом на мои щиколотки и то и дело принюхивающийся к атакующим комнату через дверную щель ароматным запахам, решился удовлетворить своё чрезмерное любопытство и задрал одеяло, в которое я усиленно куталась, до моих побитых колен со словами:

— Я так и не успел твои ноги нормально заценить! — и провёл по одной из икр тыльной стороной ладони.

Я шокировалась, но быстро отошла, взбунтовалась и заверещала, как сработавшая в глухую ночь от случайного шороха сигналка стоящего под окнами соседского драндулета:

— Прекрати меня лапать! Ты — бесстыжее существо! Манья-я-ак!

Шер довольно заулыбался, смешливые искорки в его глазах заплясали Джигу-Дрыгу.

Я не успела его пнуть, за дверью раздался быстрый топот несущихся в сторону моей комнаты ног и отчаянный вопль:

— Дочь! Держись, я уже иду! Не давайся маньяку! Вспомни уроки самообороны!

С этим криком папа ворвался в комнату, распахнув со всей дури дверь и потрясая во все стороны сковородой, на которой сиротливо возлежал блин, поджаренный, с одной стороны. За его широкой спиной с высунутым от предвкушения бурных событий языком маячил Сенька, маньяча видеокамерой.

Не знаю, каким образом мне удалось мобилизовать все свои силы, ибо Шер застыл истуканом, заслышав звуки приближения моих родственников — пользы от моего муженька было «ноль», но перед самим Пришествием моего папы, за секунду до его чудесного появления на пороге, я с силой запихнула (точнее запинула) Артёма под кровать Сони, а сама плюхнулась на пол, накрывшись своим неизменным одеялом, с которым не рассталась бы даже под угрозой смерти.

Иногда люди спят на полу. Это нормально. Даже полезно для спины, осанка появляется, да и классная профилактика сколиоза. Именно это я и собиралась им объяснить, когда бы они меня обнаружили под одеялом.

Мой папуля в своей типичной для дома одежде: сидящих на бёдрах аккуратных белых спортивных брюках, натянутой на торс в тон им белой футболке, мягких пушистых тапочках, в которых он утопал (единственная вещь его домашнего гардероба, которая выбивалась из рамок его элегантного образа) и в опрятно повязанном криво-косо сшитом фартуке с изображением Капитошки (эксклюзивная вещица, это я его сшила в восьмом классе); оборвав дикий крик, замолк и зафиксировался в весьма эпичной позе, что я углядела из-под опущенных век: в правой руке он держал сковороду, а левой рукой замахивался на невидимого обидчика дочери лопаткой для переворачивания блинчиков, на голове торчал возмущённый «ёжик», а в глазах плескалось безумие, постепенно переходящее в недоумение и даже расстройство, что снова обломали и маньяков не предоставили.

— Дочь, ты уже труп… или просто спишь? — полушёпотом поинтересовался он с надеждой в голосе (бог ты мой, на что он надеется, хотела бы я знать!)

— Похожа на трупешник, — авторитетно заявил «добрый» братишка. — Ментов вызываем?

Я заворочалась, изображая, что верен второй вариант. Папа умилился, расслабился и опустился подтыкать моё одеяло:

— Эх, солнышко, какая же ты неуклюжая… Неваляшка… С кровати навернулась…

Под Сониной кроватью раздалось невразумительное шуршание, будто мышь чихала, так что пришлось срочно «просыпаться» и орать: