Действительно, это что-то с чем-то. Хочу и боюсь. Маразм крепчал, и кровь застыла в венах. Шиза какая-то.

— Тема совершенно не твоя, Саш, будут рассматриваться актуальные проблемы монументального искусства, — ломаю пальцы, начав читать подруге лекцию. — Целью конференции станет объединение отечественных и зарубежных специалистов в области искусства для конструктивного диалога и обмен опытом, со мной поедет Юра, у него там дела какие-то. — Царапаю ногтями ткань скатерти, рассматриваю студентов в коридоре за толстой перегородкой. — В современных условиях, когда основными заказчиками в области монументальной живописи выступают преимущественно частные лица или церковь, особенно остро стоит проблема востребованности художников…

— Ха-ха, заканчивай, мать, еще бы прожектор достала и картинки начала показывать. Я поняла, что мне там делать нечего, но я люблю жить в гостинице. Могла бы и за меня замолвить словечко.

Через мутное стекло перегородки, разделяющей коридор и столовую, как и тогда, чуть больше недели назад, я вижу своего Волкова. Он знает мое расписание, ему известно, когда я сюда прихожу, и он пришел просто увидеться.

И я теряю мысль, потому что не могу на него налюбоваться. Вот так я и мечусь между тем, чего хочется, и тем, что правильно. И нет мне оправдания.

— Эй, ты чего замерла, подруга?

— Просто подумала, что эта конференция станет очень важным событием для моей карьеры, — несу какую-то чушь, а ноги, даже несмотря на то что сижу, становятся ватными.

Когда этот мальчик смотрит на меня, когда вот так вот сканирует, разделяя на атомы, я теряю голову даже на расстоянии. Мне его нельзя, я от него сама не своя. — Да на кого ты там так пристально смотришь?! — оборачивается Саша.

— Да ни на кого я не смотрю, просто задумалась, — опять путаюсь до чертиков.

Чуть сама себя не выдала, дура ненормальная. Тяжесть в груди лишь нарастает. А Саня все равно оглядывается. Да и Волков мог бы хотя бы немного помочь мне, а не стоять, скрестив руки на груди, уткнувшись в одну точку. Вот по нему прям видно, что он участник какого-то преступления.

— Просто разглядываю интерьер. Вот скажи мне, Саша, — спрашиваю чересчур эмоционально для такого простого вопроса, — вот когда они эту стену из стеклоблоков заменят? — нервничаю, запихивая волосы за уши. — Ведь прошлый век.

— Нормальная стена. У нас в универе такие же были, они фонтанчик с водой отгораживали от коридора.

Так боязно, что подруга догадается. Мы с ней близки, но я знаю Сашу — она осудит. И ей почему-то симпатичен Юра. Не в глобальном смысле, как женщине мужчина, а просто нравится, как человек. Она утверждает, что он очень интересный, необычный.

Однажды они с мужем посетили Юрину лекцию, потом разговорились на симпозиуме, и с тех пор Саша загорелась идеей исправить моего мужа и отправить нас в медовый месяц на Бали. Но на такое путешествие у нас нет денег, Юра все так же пьет, а про меня ей лучше вообще не знать.

Если она догадается, что я закрутила роман с малолеткой, она во мне очень сильно разочаруется. Да я не представляю ни одного человека, кто бы понял и поддержал мое стремление тереться телами с Волковым. Вообще ни одного. Даже мать и отец от меня откажутся. Ему девятнадцать, а мне тридцать.

— Слушай, а это не тот пацан, что выиграл соревнования по плаванию? За которого ты так сильно болела?

Каменею. Душа уходит в пятки. Я забываю, как правильно произносятся слова. Мне плохо. Я ненавижу вранье и изворотливость.

— Я не знаю, в смысле не помню, может быть, они все одинаковые. — Махнув рукой, начинаю активно болтать ложкой в чашке, размешивая и без того трижды перемешанный кофе.

— Крашеный какой-то. Зачем пацану красить волосы? Они сейчас все как попугаи. То голову красят, то дырки в ушах делают, а еще татушками разрисуются и ходят как павлины. Это же не мужик, а хохлома — старинный русский народный промысел — получается.

— У него нет никаких татушек, — случайно вырывается в защиту Андрея.

Тут же прикусываю себе язык.

Подруга внимательно на меня смотрит.

— Ну если это тот парень, что выиграл соревнования для нашего факультета, то у него не было никаких тату, — медленно выдыхаю, спасая остатки чести и совести.

Хотя какое может быть общественно-моральное достоинство у человека, трахающегося в аудитории? Я как таракан на кухне: залезла в хлебницу и сижу, прячусь. Меня обнаружат и начнут травить. Это лишь вопрос времени. Впившись взглядом в лицо подруги, я ищу хоть чуточку понимания. Она ведь шутила про мальчиков. Прикалывалась про их темперамент. Но я изучила ее как облупленную. Если только она узнает — она сдаст меня. Напишет докладную.