Шрифт:
Минут за пять до начала подошла моя мама. Кивнув Ярику, позвала меня зайти вместе с ней.
– Я сейчас. Эльзы Георгиевны все равно еще нет, – оттягивала я неприятный момент.
Мне и правда ужасно не хотелось во всем этом участвовать. Почему – я сама не могла ответить. Ведь Исаев сто раз виноват. Он – негодяй и подонок. Но, черт возьми, почему так противно ныло под ложечкой при мысли, что его отчислят? Идиотизм просто! И, уж будем честны, дело тут вовсе не в угрозах Черемисиной, и не в том, что его мать в больнице. А в чем – пойди пойми…
Только мама скрылась за двойными дверями актового зала, как наконец появилась и директриса. Степенно прошагала мимо нас, даже не взглянув на своего сына.
– И мне пора, – выдохнула я и соскользнула с подоконника.
– Эльза Георгиевна, – позвал её Ярик. Я с удивлением уставилась на него. – Можно вас на секунду?
– Если ты опять насчет Исаева, то я уже всё сказала. Его исключат. И не только за тот поступок. Но и за то, что развел тут притон.
– Тогда и меня исключайте, Эльза Георгиевна.
– Что? – нахмурившись, спросила она.
– Я тоже виноват в появлении… этого притона.
– Ты? – недоверчиво и даже с каким-то пренебрежением спросила она.
Ярик так сильно побледнел, что даже страшно стало, как бы он не потерял сознание. И тем не менее твердо повторил:
– Да. Тепличку организовали мы с Исаевым вместе прошлой весной. На пару. Это вообще моя была идея. Он всего лишь поддержал. И в классе все об этом знают. Если вы отчислите Исаева, то все будут говорить, что вы… несправедливы. Что у вас двойные стандарты. Что вы…
– Замолчи! – прошипела она, сверкнув глазами. Потом посмотрела на меня, как на нежелательного свидетеля и с раздражением бросила: – Тебе, по-моему, пора быть там.
Я быстренько заскочила в зал. Нашла глазами маму, уселась рядом, все еще не в себе от услышанного. Конечно, Ярик соврал! Это даже слышать смешно: он и тепличка – какой-то абсурд…
22.
Эльза Георгиевна появилась в актовом зале с десятиминутным опозданием. Видимо, разговор с Яриком затянулся. И, очевидно, вышел он непростым. Потому что на ней, обычно такой безучастной и хладнокровной, прямо-таки лица не было.
Я тоже нервничала. Да вообще сидела как на иголках. Слава богу, на педсовете не было родителей большинства одноклассников, которые выступали накануне в чате. Присутствовали только матери Чепова, Рыжего, Садовникова, Шишмарева, ну и отец Исаева. И все они уже явно утратили вчерашний воинственный настрой. И эти матери, и мои одноклассники, их сыновья, сидели очень напряженные, если не сказать испуганные.
Только отец Исаева раскинулся вальяжно, вытянув одну руку вдоль соседнего кресла и закинув ногу на ногу. Как будто происходящее его не удручало как всех остальных, а даже забавляло. Время от времени он скользил по залу ленивым взглядом, пару раз обменялся улыбками с Вероникой Владленовной. И в целом казался просто скучающим.
Вот, видимо, в кого пошел Исаев-младший. Правда, сейчас он не выглядел пофигистом, как обычно. Может, он и не трусил, но сидел мрачный и серьезный.
Сначала двинула речь Эльза Георгиевна. Для разгону, наверное, расписала по пунктам все мелкие грешки Исаева и его компашки. Потом уже перешла к главной причине педсовета. Про тепличку упомянула лишь вскользь, мол, развели шалман на территории школы. Но заострять на этом внимание не стала.
– Неизвестно чем они занимались на складе, но очевидно, что ничем хорошим, – чеканила она. – И просто чудо, что позавчера там не случилось чудовищное преступление, за которое кое-кто отправился бы в колонию.
Шишмарев попробовал вякнуть, что никто не собирался… Но директриса стрельнула в него свирепым взглядом, и он тотчас заглох. Мать Шишмарева тут же ткнула его локтем.
Затем Эльза Георгиевна попросила меня рассказать, как всё обстояло, но по большей части говорила сама, только в конце каждой фразы спрашивала подтверждения: так? Я отвечала либо да, либо нет.
Врать, оговаривать или выгораживать Исаева я не стала. Сказала всё, как есть. И про то, что заманил. И про то, что отпустил.
После моих слов шум в зале начал постепенно нарастать, невзирая на строгие окрики директрисы. Присутствующие ерзали, оборачивались друг к другу. Перешептывания и тихие обсуждения слились в единый гул.
Потом слово взяла моя мама. Поднялась с кресла, развернулась к залу и заговорила. Расписала всё в красках – как вышла из здания начальной школы и отправилась в основной корпус по делам и встретила меня, расхристанную, рыдающую, в разорванной одежде. Видно было, что она на взводе, хоть и всеми силами крепилась. И, конечно, ее хлипкая выдержка треснула. Чем дольше она говорила, тем сильнее заводилась и повышала голос.