Оксана охнула.

– Ты что, аборт сделала?! – одновременно очнулись Данила с папой.

Она не ответила, стоя перед ними, как на плахе. Оксана всхлипнула и, закрыв лицо ладонью, кинулась в комнату брата.

– Дочь? – строго уточнил папа.

Маринка кивнула:

– Да. Сегодня утром.

Было так страшно поднимать глаза... Но и с опущенными она чувствовала пронзительный взгляд от двери.

А ещё через мгновенье Данила, так и не сказав больше ни слова, просто ушёл.

Не думал обо всём этом. Вообще. Жёстко запретил себе. Потому что реально – на этом хватит. Понятнее уже не бывает.

А неуёмную энергию злости направил в работу и обнаружил, вдруг, что капец, какой семижильный, оказывается! Что можно вообще сутками не есть и не спать, зато потом – нажраться сразу до отвала и в бездну сна без сновидений. Самое то!

А наутро продрал глаза – и по новому кругу.

Бабы – на хер, отдых – на хер, развлекуха – на хер, пацаны – на хер.

Работа.

Жёстче, требовательней и к себе, и к окружающим, всё под личный контроль. Влезть в новые долги, чтобы быстрее отдать старые. Выгадать на разнице в процентах и сроках. Отбросить иллюзии и глупые мечты. И снова пахать. И рисковать.

Терять-то нечего. А значит, и бояться тоже.

Все две недели такого режима реально создавалось ощущение, что идёт на взлёт, а сутки, как резиновые, вмещают в себя теперь вдвое больше возможностей, если складывать минутку к минутке и не размениваться на тупые «зачем» и «почему»

Руку на пульс, чуйку на максимум – и погнали! Круто! Куражило, заставляло ускоряться ещё и ещё.

Недовольные – на хер, тугодумы – на хер, соплежуи – на хер. Даже Кирей со своими загрёбами. Не до них теперь. Некогда. Каждый сам за себя, такая сука-жизнь.

А к исходу второй недели вдруг сломался. Проснулся поутру, и понял, что не может встать. Тело болело, как после хороших мандюлей: каждая мышца, каждая косточка, жилка и сустав. Сил не было вообще. И такая апатия ко всему, что хоть вешайся.

На голом упрямстве дополз до жигуля, сел на водительское, устало ткнулся лбом в руль... И проснулся часа через полтора. Поднял голову, хрустнул затёкшей шеей. Тело по-прежнему ломило, тяжело, противно пульсировала башка. И одна только невесть откуда взявшаяся вдруг мысль: «Ну и на хера оно всё?» Вкалывать просто ради того, чтобы вкалывать? А смысл? Цель-то какая?

Нет цели.

Ориентиры утеряны, прицелы сбиты. Жизнь – безвкусная жвачка. А он – просто кусок говна, бесцельно плывущий по течению.

Захотелось вдруг плюнуть на всё и повидаться с Киреем. Что он там, как? Но было как-то не по себе. Наверное, не время.

Завёл движок, в задумчивости выехал со двора.

Очнулся за железнодорожным переездом, когда понял, что едет в сторону своей приёмки. На автомате, по привычке.

Прижался к обочине. Железо, железо, железо. Сутки напролёт, день за днём. Он даже новых людей уже запоминал не по именам, а по тому, сколько какого металла сдали. Ещё немного, и сам железным дровосеком станет.

А сердце из последних сил просило тепла.

Признавать это было стрёмно, всё равно, что расписаться в собственном бессилии, вот только и бессилие-то уже налицо. Чувствовал себя разбитой колымагой: никому не нужной, ржавой грудой.

Чёрт. Опять железо.

Наплевав на двойную сплошную, резко вывернул руль и взял курс на Букатино. К мамке.

У въезда на нужную улицу стоял тентованный, крашеный под армейского в «хаки» ЗИЛ - 130. Как раз такой, каким его и описывал соседский дед Витя. Совпадение?

Но Даниле неприятно кольнуло. Настрой на душевную, короткую побывочку на мамкиных щах и вдали от дел, стремительно пополз вниз.

Нет, то, что у неё есть приходящий мужик, это Данила ещё с прошлого раза понял. Да и не плохо, пожалуй, что не совсем одна она. И даже то, что именно с ним она вывозила добро из отцовой квартиры – тоже понятно, хотя и неприятно. Просто именно сейчас не хотелось никого видеть. Намечтал себе чуть ли не деревенский рай у Христа за пазухой, в кои-то веки потянуло именно с мамкой пообщаться, может, наконец, найти общий язык...