– А про какой же еще?
– удивилась Нина.
– Слушай, Борис, вот тебя я действительно не понимаю. Я пришла с тобой серьезно поговорить, ты знаешь, о чем. А ты вместо этого крутишь, какие-то нелепые намеки делаешь... Ведь никуда же не денешься, говорить нам надо. Можешь быть уверен, что мне об этом говорить очень трудно... наверное, не легче, чем тебе...

Я в отчаянии покачал головой. Сплошной туман и мрак!

– Мы о чем говорим-то, Нина? О том вечере двадцатого мая, верно?

– О чем же еще?
– с презрительным удивлением отозвалась Нина.

– Ну вот... Ты прямо из кино пошла к институту, верно? И по дороге позвонила в лабораторию? Примерно в половине одиннадцатого?

– Да...
– неохотно подтвердила Нина, не глядя на меня.

– А кто тебе ответил?

– Никто. Но я звонила из автомата на углу Гоголевской, так что все равно пошла к институту.

– Как все равно?
– удивился я.
– Зачем же тебе было идти, раз никто не ответил?

Нина помолчала, глядя на меня как-то странно.

– Я понимаю, - сказала она наконец, - тебя больше устроило бы, если б я пошла по другой улице... Но уж так получилось, что поделаешь... не повезло тебе...

Она вдруг резко отвернулась и достала из сумки носовой платок. Я с изумлением и страхом увидел, что она осторожно прикладывает уголок платка то к одному, то к другому глазу, а плечи ее слегка вздрагивают. Я вообще ужасно боюсь слез! А что Нина может плакать, я бы и не поверил никогда.

– Нин, родной, да не плачь ты!
– жалобно заговорил я.
– А то я и сам разревусь! Ну, Нин, Лин-Лин, очень тебя прошу!

Я обнял Нину за плечи и осторожно повернул лицом к себе.

– Все же ты - чудо природы!
– с восхищением сказал я.
– Первый раз в жизни вижу девушку, которой даже слезы к лицу!

И тут Нина расплакалась по-настоящему! Она уткнулась лицом мне в грудь, и вся затряслась от рыданий.

– Боря, Боря!
– прерывисто говорила она, глотая слезы, - Я совершенно ничего не понимаю! Я не могу поверить, что это ты так ведешь себя... это так на тебя непохоже!

Я совсем обалдел, слова не мог выговорить.

– Я никогда не поверила бы, никогда, никому, ни за что!
– говорила Нина сквозь слезы.
– Если б ты сам не сказал.

– Да что же я такое сказал?
– с трудом выговорил я.

– Ты же знаешь!
– Нина выпрямилась и начала старательно вытирать слезы; теперь она не выглядела красивой: лицо осунулось, глаза набрякли и покраснели...
– С самого начала - и теперь... молчание, ложь, какие-то нелепые выкрутасы... Боря, ну скажи мне, что случилось? Что с тобой случилось?!
– Она схватила меня за руки и глядела мне прямо в глаза, напряженно, ожидающе.

Я безнадежно пожал плечами.

– Ниночка, ну поверь мне: я даже догадаться не могу, о чем ты говоришь и в чем меня упрекаешь. Я только знаю, что перед тобой ни в чем не виноват...

– Ты, должно быть, с ума сошел!
– тихо, с ужасом сказала Нина.
– Ведь ты же видишь, что я знаю... хоть теперь-то перестань ломать комедию... это же нелепо, недостойно, зачем ты так? Да что бы ты ни сделал, я...

Всей этой бредятины было для меня слишком много, и я от обалдения вдруг перешел к полнейшему спокойствию.

– Нина, хватит намеков и недомолвок, - сказал я трезво.
– Так мы только измучаем друг друга и ни к чему не придем. Ответь мне только на один вопрос:

в лаборатории был кто-нибудь... ну, кроме Аркадия, конечно?

Нина. тоже перестала плакать и ответила мне совершенно спокойно, с оттенком презрения:

– Конечно, был! Уж ты-то знаешь, что был!

– Подожди, Нина, не торопись, - попросил я.
– Допусти все же, что я не знаю.

Можешь ты мне совершенно серьезно и спокойно ответить: кто это был? Кого ты видела?

– Могу. Если ты хочешь, могу, -печально и безнадежно сказала Нина. Пожалуйста!

– Так кто же?
– настаивал я.

– Ты! Ты сам, - четко ответила Нина.
– Ты хочешь сказать, что не знал этого?

У меня все поплыло перед глазами, но я держался.

– Ниночка, подожди. Спокойно. Я там не был. Я был весь вечер в библиотеке, я же тебе говорил.

– Да, ты мне говорил...

– Ну вот. Зачем же ты говоришь, что я был в лаборатории? Кто тебе это сказал? Кого ты там видела?
– монотонно спрашивал я.