Я наверное никогда не смогу привыкнуть к этим его признаниям в лоб, вот и сейчас начинаю дрожать, и не успеваю взять себя в руки, как Рустам притягивает меня к себе и целует. Прямо здесь - перед кафе, на оживленной улице, и я позволяю ему это делать. В его поцелуе столько жадности и нежности, что мне совсем не хочется его отталкивать, наоборт, хочется принять, взять все, что он предлагает до последней капли, не думая, что кто-то нас увидит или осудит. И у этого, к сожалению, сразу возникают последствия, потому что на фоне грохота собственного сердца, я вдруг слышу знакомый голос.

– Яна?

Резко отталкиваю Рустама и в ужасе поворачиваюсь на этот голос. Перед нами стоит мамина подруга Рената Дмитриева. Она переводит шокрированный взгляд с меня на Рустама и обратно, затем кривит губы и напряженно кивает ему.

– Рустам... Давно не видела вас обоих... Наверное, с самых похорон Ирины...

Стыд и чувство вины меня захлестывают. Я близка к состоянию обморока и, кажется, от охватившей меня паники, вот-вот начнется приступ удушья.

Нет, нет, нет... Только не это.

***************

У мамы было немного подруг. Несмотря на продолжительную семейную жизнь с Рустамом, она так и не изменилась, не стала более зависимой от денег и элиты, так и оставалась простой, доброй и непритязательной. Я наверное поэтому выросла такой, какой меня описывал Рустам.

Маме было сложно заводить крепкие знакомства среди московской элиты, а те, что удалось завести, вряд ли можно было назвать такими уж крепкими. Рената одна из тех немногих женщин, с которыми маме удалось поддерживать дружеские отношение в течение нескольких лет. Хотя они скорее были приятельскими. Я не часто видела Ренату у нас в гостях, и мы редко у них бывали. Преимущественно взаимные посещения были связаны с работой Рустама. Некоторое время он тесно общался по какому-то важному вопросом с мужем Ренаты Сергеем.

И тем не менее, сейчас, когда я стою перед ней, после поцелуя с Рустамом, свидетелем которого она стала, я ощущаю, как земля уходит у меня из-под ног, ведь независимо от того, насколько тесным было их общение с мамой, главное, что оно было. И Рената знала меня еще подростком. Я не думаю, что ей кажется нормальным то, что я целуюсь со своим отчимом.

Пока я лихорадочно пытаюсь сообразить, что сказать женщине, как правильно поступить, горячая ладонь Рустама ложится мне на поясницу и слегка надавливает. Он словно пытается меня успокоить, но ему едва это удается, потому что по сути, причина, по которой я нервничаю, это как раз он и наши с ним неправильные отношения.

– Здравствуй, Рената, - твердо отвечает он женщине. В его голосе нет ни стыда, ни страха, ни волнения. Он полностью уверен в себе, впрочем, как обычно. Я же несмело киваю, одновременно с этим, скользя взглядом по лицу Ренаты и стараясь уловить на нем какие-либо эмоции, которые ответят мне на вопрос, что она думает обо мне теперь. Что чувствует? Осуждение? Презрение? Отвращение? Но кроме недоумения и удивления ничего в ее глазах больше не вижу. Возможно, она просто хорошо умеет держать себя в руках, как большинство женщин ее положения, а возможно, действительно не испытывает презрения ко мне.

– Ты куда-то съехала, как я поняла, - Рената пытается продолжить беседу и даже слегка улыбается, хотя улыбка выходит натянутой. Здесь я понимаю, что ей совсем некомфортно в нашем обществе, но, видимо, любопытство берет верх.

– Да... я... сейчас не живу в доме. Иногда там бываю, - мне приходится впиться ногтями в ладони, чтобы боль помогла мне не потерять сознание.

– Оно и понятно, - отвечает женщина, чем вызывает новую волну стыда, обжигающую мои щеки и шею.

"Оно и понятно" - намек на нас с Рустамом. Рената хоть и не спрашивает ни о чем в лоб, все же видно, как ей хочется это сделать.

А я не знаю, что ей говорить. И будь я на ее месте, наверное, также не смогла бы понять далеко не невинные поцелуи между отчимом и падчерицей.

Меня спасает Рустам. Он чуть подталкивает меня вперед и указывает рукой на машину.

– Ехать пора, Яна. Доброго вечера вам, Рената. Передавайте мужу привет.

Это сказано таким беспрекословным тоным, почти как "не лезь, а то убью", что Рената, уже собравшаяся открыть рот и сказать еще что-то, замолкает, а я пару секунд топчусь на месте, затем все же киваю женщине и тихо прощаюсь. Первый шаг к машине дается мне с трудом. Я ведь знала, что так будет. Как иначе? Мы ведь не можем запереться в квартире и никому не показываться. Рано или поздно нас все равно кто-то из знакомых заметил бы. Но позже я б наверное была больше готова, чем сейчас. Теперь я могу снова спрятаться в раковину и зализывать там вновь открывшуюся рану, либо я должна как-то попытаться бороться и принять то, что изначально было неизбежно. Хотя бы внешне принять.

Второй шаг - я нахожу руку Рустама, идущего рядом со мной, и крепко ее сжимаю. Моя ладонь липкая - настолько я нервничаю. Его теплая и сухая - настолько он спокоен. Чувствую, как его пальцы сжимают мои в ответ, спиной ощущаю взгляд Ренаты, он прожигает насквозь. Я знаю, что она смотрит, мне не надо для этого оборачиваться.

Третий шаг, четвертый, пятый. Мы идем, взявшись за руки. И хоть с каждым шагом идти все легче, ведь машина уже близко - сесть и укрыться, уехать и не вспоминать - я чувствую, как внутри меня что-то снова ломается. Я ломаюсь. Меняюсь. И это меня пугает, будто это не я, а кто-то другой.