Так что представление о Государстве как неуклюжем недотепе, годном лишь на то, чтобы исправлять провалы рынка, оказывается самосбывающимся пророчеством.

Кому захочется работать в таком государственном секторе? И можно ли считать случайным совпадением, что проблема «выбора победителей» – страх, что Государство неспособно принимать смелые решения и выбирать направление изменений – обсуждается особенно активно именно в странах, в которых у Государства нет предпринимательской стратегии, то есть там, где Государство занимает место на заднем сиденье, а потом, стоит ему допустить ошибку, как на него сыплются упреки? Большая часть социоэкономических вызовов, таких как изменение климата или старение населения, требуют активного Государства, поэтому сегодня как никогда важно понять, какую роль оно играет в государственно-частных партнерствах [Foray et al., 2012].

На обложке этой книги изображены лев и кошечка. У кого из них больше «звериного оптимизма» (animal spirits – знаменитое выражение Кейнса), кто более одомашнен, а кто «отстает» по причине своей пассивности? Кто из них – Государство? А кто – бизнес? Возможно, это чересчур резкое противопоставление, но его однозначно следует рассмотреть, ибо нам постоянно предлагают совершенно другую картинку: грозно рычащий бизнес и кротко мурлычащий бюрократический госсектор. Даже Кейнс, рассуждая о переменчивости инвестиций частного бизнеса, добавил красок, высвечивая это противопоставление: дескать, бизнес-инвестиции подчиняются «звериному оптимизму», – и мы представляем рычащего льва. Однако в секретном письме, адресованном Рузвельту, он описывал бизнес и как «одомашненного зверя»:

Эта точка зрения, в которой бизнес предстает не в виде тигров и львов, а в виде кошечки, означает, что для Кейнса Государство играет важную роль, но лишь в связи с контр-циклической аргументацией – вступая только, когда это необходимо и когда уровень инвестиций слишком низок, – но и в любой точке бизнес-цикла, когда требуется предстать в роли настоящих тигров. Нигде это утверждение не работает так убедительно, как в мире инноваций – в котором уровень неопределенности так велик. Так, «зеленая революция», начинающаяся сегодня в мире, лишь совпадает с периодом кризиса (и, по сути, релевантные государственные инвестиции уходят корнями гораздо дальше в прошлое). Но даже если бы сегодня был период бума, инвестиций в радикальные «зеленые» технологии было бы недостаточно без участия Государства. Даже на подъеме большинство фирм и банков предпочитают финансировать инкрементальные инновации, сопряженные с низким риском, выжидая, пока Государство не отметится в более радикальных областях. Но, как и другие технологические революции, «зеленые» технологии нуждаются в смелом Государстве, которое возьмет на себя ведущую роль – как это произошло в случае Интернета, био- и нанотехнологий.

Предлагая такое лидерство, Государство делает возможным то, чего в противном случае не случилось бы. Однако есть принципиальная разница между вариантами обоснования такой роли: с точки зрения «общественного блага» и «экстерналий» (оба в логике аргументации о провалах рынка) – или же с точки зрения более широкого понимания Государства как смелого игрока на поле экономики. Первый вариант выводит на дискуссии о возможностях Государства по «вытеснению» (или «привлечению») частных инвестиций – это подразумевает узкий взгляд на то, что такое Государство и какие стратегические ходы для него допустимы [Friedman, 1979]. Второй вариант ведет к (более) интересным дискуссиям: что же Государство может сделать для стимулирования «звериного оптимизма» в бизнесе – как заставить его перестать придерживать наличность и как побудить направлять ее в новые, прорывные области. Такой вариант существенно меняет наши представления о «пространстве» стратегических действий. Прежде всего, Государство уже не так уязвимо в своих попытках «раскрутить» то, чем может заняться (и чем занимается) бизнес. Лишь самое слабое Государство ограничивается тем, что соглашается с риторикой, призывающей к ведению новым типам «налоговых льгот» и сокращению регулятивной «волокиты». Уверенное в себе Государство вполне допускает, что бизнес-сектор может «рассуждать» о налогах, но при этом «двигаться» туда, где таятся новые технологические и рыночные возможности, – и эти направления сильно коррелируют с областями, получающими серьезные государственные инвестиции. Возьмем, к примеру, компанию Pfizer, которая перебралась недавно из города Сэндвич в графстве Кент (Великобритания) в город Бостон (США). Почему это произошло? Ее привлекли более низкие налоги и слабое регулирование? Или государственные Национальные институты здравоохранения (NIH) тратят в США почти 30,9 млрд долларов в год, финансируя создание базы знаний, благодаря которой процветают частные фармацевтические компании?

В экономической теории гипотеза о «вытеснении» (crowding-out) используется для анализа вероятности того, что рост государственных расходов отзывается сокращением инвестиций частного бизнеса, ибо – в силу отношений по поводу займов – и те и другие конкурируют за один и тот же пул ресурсов, что впоследствии может привести к повышению процентной ставки, а это, в свою очередь, ограничит готовность частных фирм обращаться за займами и, значит, инвестировать. В кейнсианском анализе утверждается, что в периоды недоиспользования производственных мощностей такая вероятность сомнительна [Zenghelis, 2011]; я утверждаю, что даже в периоды экономического бума (то есть теоретически в период полного использования мощностей) на практике остается множество участков рискованного ландшафта, на которые частный бизнес ступать боится и на которых ведущую роль берет на себя правительство. В сущности, расходы, которые привели к появлению Интернета, имели место главным образом как раз в периоды бума; аналогично и с расходами, которые привели к появлению нанотехнологической промышленности [Motoyama et al., 2001].

Таким образом, для полноценной защиты Государства следует обратить внимание на то, что оно не только «привлекает» частные инвестиции (мультипликативным эффектом увеличивая ВВП) – это утверждение кейнсианцев корректно, но несколько ограниченно, – но делает и кое-что еще. Моя интерпретация вывода Тони Джадта такова: мы должны найти новые слова для описания роли Государства. Понятие «привлечения» (crowding in), хотя и защищает государственный сектор, все равно имеет негативную отправную точку: вероятность, что государственные инвестиции вытеснят частные в ходе конкуренции за один и тот же ограниченный объем ресурсов. Если же мы хотим описать что-то в позитивном ключе и действительно на перспективу, надо найти слово более смелое и решительное, а не оборонительное. Активную роль Государства следует анализировать не через призму исправления провалов рынка (о чем пишут многие «прогрессивные» экономисты, действительно усматривающие множество провалов). Следует выстроить новую теорию для описания роли Государства в создании и очерчивании контуров рынков; последнее ближе к работе Карла Поланьи [Polanyi, 2001 [1944]; Поланьи, 2002], который обратил внимание на то, как капиталистический «рынок» с самого начала подвергался серьезному воздействию со стороны Государства. В сфере инноваций Государство не только «привлекает» инвестиции бизнеса, но и «стимулирует» их двигаться – предлагает видение, миссию и план. В этой книге предпринимается попытка объяснить, каким образом это происходит.

Задача книги – постараться изменить русло рассуждений о Государстве, расширить наше восприятие его возможностей, и в этом текст продолжает линию, поставленную Джадтом в вопросе о «дискурсивном сражении». От инерционного бюрократического «левиафана» – к главному катализатору новых бизнес-инвестиций; от мастера, исправляющего «поломки» рынка, – к создателю и ваятелю рынков; от простого «снятия рисков» с частного сектора – к осознанному выбору и принятию риска, который открывает возможности для будущего роста. Наперекор всем трудностям.