Возврат к самим вещам позволяет открыть до сих пор неизвестные измерения смысла. Гетерогенные смыслы опыта нужно описывать так, как они являются, а именно, как они обрушиваются на нас и приходят на ум. Невозможно поместить различные феномены в предначертанный горизонт, для которого характерно доминирование определенных категорий, как то форма/материя, внутреннее/внешнее или также ноэзис/ноэма, притязание/ответ и т. д., поскольку эти категории претендуют на всеобщую значимость. Ни один радикальный опыт нельзя сводить к уже учрежденному порядку, но следует подтверждать его в уникальных способах явленности, в которых он себя демонстрирует. Поэтому каждый феномен требует своего языка.

Феноменологический анализ не ограничивается предъявлением своеобразия различных способов явленности, но направлен на то, чтобы показать границы феноменальности. Мерло-Понти четко сформулировал это направление феноменологии:

Напряжение между феноменальной сферой и тем, что принципиальным образом ускользает от феноменальности, сущностным образом характеризует современную герменевтико-феноменологически ориентированную философию: нечто показывает себя в явленном, выходящем за пределы явленного. Парадоксальность задачи для феноменологии состоит в том, чтобы выразить изначальный опыт и одновременно этот опыт сделать правомочным в его неотвратимой избыточности в отношении всякого рода непосредственных созерцаний и форм выражений. «Понятие» следа, равно как и богоявленность лика у Левинаса, «diff'erance» у Дерриды, различение между смысло-учреждением (Sinnstiftung) и смыслообразованием (Sinnbildung) у Ришира, мысленная фигура первичного расхождения у Вальденфельса – это, в первую очередь, попытка рассмотрения, переосмысления границ между являющимся и тем, что по принципиальным основаниям не может быть приведено к данности в явлении.

В настоящей работе нужно выделить те моменты гуссерлевской феноменологии, в которых она взламывает свои собственные границы. Моменты, которые до сих пор не были рассмотрены должным образом, как мне кажется, могут внести важный вклад в дело удостоверения радикальных феноменов, принципиальным образом ускользающих от взгляда Я. В феноменологии Гуссерля обнаруживается скрытое, но все же устойчиво ощутимое напряжение между программными принципами его философии и его парадигматической верностью самим вещам, служащей руководством для анализа региональных феноменов. Напряжение достигает своего пика при изучении предельного измерения конституирования.

По мнению Гуссерля, феноменологии следует ориентироваться исключительно на то, что показывает себя в своей собственной очевидности. Представляя себя для словаря философии 1937 года, Гуссерль рассматривает первый том Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии как «собственно основополагающий принцип конститутивной феноменологии». В этой работе новая наука подходит «к систематически обоснованному истолкованию ее своеобразного смысла и ее функции как первой философии, как “фундаментальной науки философии” вообще» (Hua XXVII, 251). Здесь речь идет о том, чтобы выявить своеобразный смысл феноменологического метода: феноменологический метод заключается в единстве трансцендентальной и эйдетической редукции [3] .

Феноменологии нужно поставить под вопрос «постоянно саморазумеющееся», «постоянно невысказанную предпосылку» любого научного исследования: существование мира (Hua XXVII, 169). Упразднение существования мира ведет к радикальному изменению, а именно к возможности осуществлять феноменологическую установку:

«Это изменение основано на постоянно удерживаемой процедуре “заключения в скобки” существования мира […]. То, что остается после этой процедуры заключения в скобки, является чистым сознанием со своим мирополаганием. […] Мир становится “феноменом мира”. Только в смысле соразмерного сознанию допущения (Vermeintheit) феномен есть универсальная тема “феноменологии”, которая является наукой о чистом и трансцендентальном сознании с его соразмерным переживанию и допускаемым составом […]» (Hua XXVII, 251).

Помимо феноменологической редукции существенным в исследовании является «основная форма всех трансцендентальных методов»: индивидуальный предмет – «это не просто вообще индивидуальный, не просто некое – «вот это!», не просто один-единственный в своем роде. […] Так, к примеру, каждый звук в себе и для себя обладает некой сущностью и – надо всем прочим – всеобщей сущностью звука вообще или, лучше сказать, акустического вообще» (Hua III/1, 12; рус. 32 [4] ). Через усмотрение сущности, которое является созерцанием в точном смысле, фактическое индивидуальное восприятие переводится в сферу «как будто», в чистую возможность восприятия для получения общего типа «восприятие» (Hua I, 104; рус. 93 [5] ). В вариациях фантазии демонстрируется нечто тождественное, инвариантное, рассматриваемое как сущность восприятия (Опыт и суждение, §§ 86–91): через сущностное усмотрение становится ясным то, что «относится к восприятию как таковому, в некотором роде к одному и тому же смыслу возможного восприятия вообще» (Hua V, 40).

В то же время необходимо отметить, что все априорные необходимости указывают на априори cogito-cogitatum:

«Специфически феноменологическое заключается в сущностном рассуждении, […] которое все, что дано эйдетическим рассмотрением, относит к эйдетической сущности сознания, где (как я предполагаю) “конституируется” все бытие» (Hua V, 135).

Феноменология прежде всего исследует конститутивные проблемы, исходя из статического способа рассмотрения. Первым [исследовательским] полем феноменологии является исследование корреляции, раскрывающее весьма сложные взаимосвязи между ноэзисом и ноэмой (Hua XXVII, 177).