— Видали! Нравится девка наша красавица Карачуну! — послышались радостные крики людей.

— Прекратите! — орала я, свешиваясь с окна. — А ну быстро вон отсюда!

Я напоминала тетю Зою, которая имела привычку свешиваться с окна, налегая на него огромной грудью и разгонять соседских детей, вести разговоры с подругами, узнавать, что где и почем!

— А ну быстро прекратите, шаболды! — крикнула я голосом тети Зои, в надежде, что меня услышат. — Я вам сейчас руки-ноги повыдергиваю! Будете у меня все девочками бегать!

Я кричала так громко, что у самой уши закладывало.

— Сейчас тетя… эм… Снегурочка спустится! И уши вам оборвет! — кричала я.

У тети Зои получалось! В этот момент двор пустел. Даже алкоголики бежали в сторону гаражей. Не говоря про обычных детей, решивших, что вот-вот наступит полный воспитательный Ван Гог!

Но не помогало. Либо они меня действительно не слышали из-за дворца. Либо… Впрочем, тут каждая минута на счету!

— Пустите! Живо! — приказала я, бросаясь к двери. Но ни Метелица, ни Буран за мной не успели.

— Карачун сказал, ступишь за порог — беда будет! — крикнули мне вслед.

Я сбежала вниз по ступеням, слыша песни и уговоры. Бедная! Неужели ее обрекли на смерть?

— Чтобы снег прекратился, а то всю деревню завалил! — причитали люди. Их голоса становились все громче и громче. Я выбежала, а следом Буран и Метелица, растерявшиеся от такого, не успели сыграть план перехват.

Вылетев из дворца, я увидела, как трепещут заиндевелые ленты. Как натоптана песнями-плясками целая поляна возле елки. А под елкой сидит несчастная, серо-белая девушка. Даже на ресницах у нее был иней!

Я развязала веревки, стащила ее на снег. Голова безвольно повисла на плече.

Признаков жизни она не подавала. На ней была белая, каменная заиндевелая и промерзшая рубаха. Ее что? Водой поливали?

В растрепанных волосах застыли снежинки. Ее косами можно было отбиваться от волков в зимнем лесу, как нунчаками. Ими привязывали ее к сосне, поэтому они топорщились. Одна из них обломалась.

Я держала в руках косу и понимала, что шампунь для секущихся кончиков еще не придумали! Отбросив косу, я стала стягивать с себя шубу.

— Так, девочка! — растерялась я, видя почти труп. Долго же ее по лесу таскали!

— Держись! — прошептала я, укутывая ее шубу и пытаясь растереть белоснежные руки. — Держись, хорошая моя!

Покрытые инеем ресницы дрогнули, показывая, что все не напрасно. Ресницы дрогнули, пока я растирала ее своей шубой, жалею, что у меня нет теплого питья.

Только сейчас я заметила, что девушка действительно удивительная красавица. Мы с ней напоминали две фотографии. Я — «до», а она — «после». Красивое, почти сошедшее с картин лицо, огромные глазища, красиво очерченные губы, из которых вырывалось слабое дыхание. От тепла ее губы стали расцветать алым. Иней на ресницах стал таять, а глаза, цвета морской глубины открывались…

— А все мои проклятые снежинки! — прошептала я, видя, как на руках угасает несчастная девушка. — Это я виновата.

Ее бы в тепло! А где его взять? Так, погодите!

— А иди-ка ты, милая, к Лешему! — крикнула я на нее, вспоминая теплый очаг и проигранных белок.

Только я успела шубу свою с нее сдернуть, как девка исчезла.

— У меня тут что?!! — послышался крик на весь лес. — Гостиница?!!

— Мотель! — крикнула я, видя, как откуда-то из лесу взлетает стая ворон.

— Да ты с ума сошла! Мне Мизгиря с головой хватает! Усе конфеты сожрал! Чем я теперь людей кормить буду! Зайцы какать не успевают, как он конфеты трескает! — кипятился Леший, но уже где-то рядом. — Хоть бы кто грамоту мне написал на Мизгиря! Уже ничего не надобно! Просто грамоту!

— Почетная грамота, — усмехнулась я, вспоминая проделки Лешего. — Вручается образцовому лешему нашего района! За занятое первое место в конкурсе «Задолбал года!»

— Вот шутишь, да? — послышался скрип коряги за спиной. — Хорошо смеется тот…

— У кого зубы есть, — продолжила я, зевнув.

Зато девка отогреется! Нет, ну здорово я придумала! Теперь Леший обязан о ней позаботиться.

— Ты там расширяйся! — засмеялась я. — Налаживай гостиничный бизнес! У меня на твою избушку большие планы!

Я уже собиралась возвращаться во дворец, как вдруг услышала: «Семен!!! Старый пень! Ты где?!»

Судя по тому, что я слышала, голос был женским. И подозрительно знакомым.

— Швырк, швырк, — слышалось в тишине заснеженного леса.

— Чив-чив-чив! — налетела на меня стайка воробьев, атакуя информационным мусором.

— Лешему конец! — послышался бас.

Стайка тут же вспорхнула на ветку и расселась, словно обычные милые птички. Одна птичка, сидящая рядом со второй, встрепенулась и нахохлилась и попыталась отпрыгнуть.