— У нас всё нормально?

— Да, конечно, — невинно приподнимает брови. — Более чем отлично. У нас брак.

Она отворачивается и, приподнявшись, берёт ещё один кусок торта. В принципе правильно, зачем добру пропадать. Пусть ест!

— Если уж вы собрались в Бангладеш, — сжимая губы, давясь смехом и продолжая крутить нож, присоединяется к разговору отец, он один остался за столом и внимательно за нами наблюдает. — У меня друг там был, в чудесном городе Дакке. Там народу столько, что вам и не снилось.Так вот, мой друг поступал следующим образом: он не кушал в Бангладеш.

— Это как? — отодвигает торт Аня и заинтересованно слушает.

Я аж дышать начинаю глубже, так меня коробит её внимание к собственному отцу.

— Мой приятель не пользовался услугами общепита. А шёл в лавку и покупал там мешок риса и пару консервных банок тунца.

— Блин, так интересно, расскажите поподробнее.

Отлично, значит, со мной она полудохлая, а отцу улыбается. Одёргиваю себя, сжав зубы. Я сам себе противен.

— Да там сущий ад. Иногда по настроению он докупал консервную банку кукурузы. Не забывайте, кстати, проверять срок годности консервов, в половине случаев будет просрочено. Так вот, всё это в течение полутора-двух часов готовилось на медленном огне. Получалось простенько, но съедобно. И главное — абсолютно безопасно. Кроме того, периодически варил себе геркулесовую кашу. Обычно дома он варил кашу минут пять, но там — полчаса. Ибо неизвестно, где и как хранились хлопья. Про захваченные из самолета одноразовые вилки-ложки стоит упоминать? Думаю, вы сами всё поняли.

— Ужасное место, да?

С ним она меняется. Говорит иначе. Смеётся.

— Поскольку общественных туалетов практически нет, Анюта, а те, что есть, — чудовищны, народ массово справляет нужду по углам. Забавное наблюдение: тамошние мужики писают исключительно сидя.

— О боже, кошмар, — всплеснув руками, смеётся Аня, — но всё равно жутко интересно.

Они продолжают болтать. А я затыкаюсь. Потому что не могу справиться с переживаниями и какими-то совершенно нелепыми душевными терзаниями. Впервые в жизни я чувствую себя лишним.

— Ну всё. Объявляю праздник закрытым. Можно идти спать. — Встаю, поглядывая на свою красавицу супругу, жду её реакции.

Она же, послушно кивнув, улыбается отцу.

Не могу вынести её игнора и выхожу из-за стола, задвигаю свой стул. Мне нужно чем-то занять руки, чтобы не наделать глупостей.

— Вот и хорошо. Я жутко устала. Спасибо за чудесную компанию, — приветлива с ним.

Меня же по-прежнему не замечает. Уходит. Надо бы её проводить, но мои ноги будто припаяны к бетонной площадке. Смотрю ей вслед. Она великолепна. Причём неважно, что на ней надето.

— У вас не всё гладко, верно, сынок?

Прищурившись, смотрю на отца. Отличный вопрос во время празднования свадьбы.

Это ведь ради денег и отцовской империи я затеял весь этот фарс. Но почему-то сейчас, оставшись наедине с собственным предком, я не опасаюсь того, что всё тайное станет явным. Меня больше волнует, что я собственноручно превратил весёлую и яркую девушку в послушного робота.

Отцу не отвечаю. Ну что я ему скажу? Что был дураком, потом опять дураком, ещё раз дураком и в конце стал идиотом?

Опираясь руками на спинку стула, наблюдаю за тем, как золотые лучи вечернего солнца сменяются сначала багровым цветом, а затем сгущаются до состояния полного мрака.

— Тебе стоит догнать её и затащить в одну из спален, — смеётся отец.

— Это единственно правильное завершение свадебного торжества, отец. Пожалуй, я так и сделаю, — вру, опять вру.

Даже если Аня меня пустит в нашу, то я наверняка буду спать на полу.

— Ты так не сможешь сделать, Герман, верно?

Пытливый взгляд отца ничего не упускает из виду.

— Это ещё почему? — опять я включаю эмоционального импотента.

Строгий, суровый взгляд. Холодное лицо.

Привык скрывать чувства, быть чёрствым и непрошибаемым.

Не могу сближаться с людьми и открываться им. Отсюда все проблемы. Когда женщины липнут ко мне сами, мне легче. Но если нужно вот так: быть честным и щедрым на чувства — меня будто ступор сковывает. Желание отодвинуться.

А с Аней от этого только хуже.

Вздохнув и недовольно поёжившись, продолжаю смотреть на чернильные тучи, разрубленные красными всполохами уходящего солнца.

— Твоя жена скорее прищемит тебе хвост, чем пустит к себе в постель.

— Отец, я не понимаю, о чём ты.

— Зато я всё понимаю, Герман. Ты думал, и эта сделка выгорит, но в итоге влюбился в девочку по уши.

Взглянув на отца, вижу, что он улыбается. В уголках глаз собрались морщины. Покрытая серебром голова блестит в лучах заката. Я всегда уважал отца, всегда старался делать так, чтобы он гордился мной. Конечно, он всё понял.

Рассмеявшись, качаю головой. И снова борюсь сам с собой.