Наполненная до краев тарелка дымилась перед гостем, а он, не прикасаясь к еде, продолжал глядеть то на хозяина, то на его жену, улыбался и покачивал головой. Рамазан взял в руку свою ложку и, держа ее на весу, обратился к Таиру:

– Это Керим, сынок, старый мой друг. И друг не радостных, а тяжелых дней. Немало он сделал для меня... Правильно говорят в народе: имей все новое, а друга - старого! В те годы тебя еще и на свете не было. Над Баку нависла опасность. С одной стороны наседали турецкие полчища, а с другой скалили зубы англичане. Да!.. И все они на нефть зарились. Трудно нам приходилось... Помню, как один эсер распинался на митинге: спасти нас, мол, могут только англичане. Тогда вот этот наш ясный сокол, Керим, не долго думая, засучил рукава и кинулся на него с кулаками. Ну и досталось же тому сукину сыну - эсеру! Потеха! Помнится, пенсне у него полетело в мазутную лужу, сам еле ноги унес. С тех пор ни один из этих мерзавцев не показывался у нас на промысле...

"Ага, узнал! Это тот самый старик, который встретился нам в трамвае вечером, когда я приехал в Баку", - вспомнив, наконец, обрадовался Таир.

– А потом, - продолжал Рамазан, - поднялись муссаватисты. "Нация!", "независимость!" - всюду кричали их главари. Но бакинские рабочие хорошо знали, что муссаватисты продались туркам. Правда, Керим?

Не притрагиваясь к еде, Керим внимательно слушал старого друга.

– Да, да, - подтвердил он, - сначала туркам и немцам, а позднее точно так же продавались английским империалистам. У этих людей не было ничего святого - ни чести, ни родины.

– Подлые люди, - подхватил Рамазан, - они виселицами уставляли свой путь, когда вместе с турками шли на Баку. А Керим в те времена, - снова обратился он к Таиру, который, слушая, тоже перестал есть, - командовал рабочим отрядом. Я тоже был в его отряде. Ну, здорово мы тогда потрепали муссаватские банды. Тогда, если бы не турки...

– Будете вы есть или нет?
– вмешалась Ниса, сердито посмотрев на мужа.

Но Рамазан не мог уже остановиться. Проглотив несколько ложек бозбаша, он возобновил свой рассказ:

– Помню, как сегодня, шли мы с Керимом в одной шеренге. Турки брали верх, и нам пришлось отступать. Вдруг чувствую - нога у меня волочится по земле. "Ранен?" - спрашивает меня Керим. "Нет, - говорю, - устал..." Иду дальше. Потом смотрю - из ноги так и хлещет кровь... Вот тогда я и узнал Керима. Шутка ли - целую версту он тащил меня на плечах!

После обеда беседа приняла другое направление.

– Откуда ты забрел к нам, Керим?
– спросил Рамазан.

– Ходил на могилу Ханлара. Спасибо ребятам, хорошо убрали могилу... А на обратном пути все смотрел на морские буровые. Силища-то у нас какая, а?.. Коммунизм непременно будет построен, непременно! Одно меня угнетает, Рамазан, - старость... Сил совсем мало стало, одышка одолела. Не будь этого, я бы не отстал от других...

Старик глубоко вздохнул. Слова старого друга напомнили Рамазану, что и его жизнь подходит к концу. А между тем одной мечтой жили оба: увидеть то величественное здание, первые камни которого они закладывали собственными руками, вдоволь насладиться его красотой и тогда уж спокойно умереть...

Рамазан вынул из кармана часы, взглянул на циферблат.

– Таир, - сказал он, - поди, сынок, отдохни. Не отдохнешь днем, трудно придется на ночной вахте. Ну, как, сдержим слово?

– Да, уста, - громко и решительно ответил Таир.
– Кто изменяет слову, тот бесчестный человек!

4

Мать Кудрата Исмаил-заде, старая Тукезбан, часто рассказывала своей внучке Ширмаи удивительные сказки. То, что можно было рассказать в пять минут, растягивала она на целый час и при всем этом была искусной рассказчицей. Когда Лалэ уходила на работу, Ширмаи оставалась на попечении бабушки. Утром девочка занималась в школе, днем гуляла, потом готовила уроки, а по вечерам слушала нескончаемые сказки бабушки.

После того как Рамазан уехал на буровую, Тукезбан пришла навестить свою старую подругу Нису. Как и их мужья, дружили они смолоду. А теперь каждый раз при встрече вспоминали молодого Салмана или сыновей Нисы, грустили, и дело не обходилось без слез. Говорят, что дружбу, связавшую людей в тяжелые дни, не разрубить и мечом. Можно было подумать, что эту поговорку сложили о дружбе Нисы и Тукезбан.

Старушки виделись редко. Зато беседа у них обычно затягивалась. Так случилось и сегодня. Вспомнив о своих близких, обе старушки всплакнули, а затем полилась беседа. Говорили о Рамазане и о Кудрате, о своих невестках и радости, которую приносят внучата. Расстались только поздно вечером.

Вернувшись домой и увидев в столовой одиноко сидевшую Ширмаи, Тукезбан всплеснула руками:

– Ах, боже мой!.. А мать где?

– Уехала на работу, бабуся.

– Гляди-ка ты, вот заговорилась я с Нисой! И оглянуться не успела, как уже вечер...

Ширмаи подбежала к бабушке. Та, раздевшись, уселась на диван, по обыкновению поджав под себя ноги. Так она всегда рассказывала сказки. Ширмаи положила ей голову на колени.

– Бабушка, мама сказала, что вернется поздно.

– Почему?

– В тресте у них собрание. Хочешь, позвоню, спрошу?

– Нет, радость моя, не надо зря отрывать ее от дела.

Ширмаи снова прильнула к бабушке.

– Мама еще сказала, что учительница музыки сегодня не придет. Так ты мне расскажи не одну, а две сказки, ладно?