Мои глаза были обращены к Пози, я смотрела на нее с обожанием, как будто она была моим чертовым идолом или что-то в этом роде.

И Пози… Пози выставила одну из своих сисек, прикрыв пальцами сосок, и широко ухмылялась в камеру. Ее волосы были распущены, а глаза затуманены.

Пози вырезала Арден из первоначальной фотографии. Теперь мы были только вдвоем. Я, смотрящая на нее, как опьяненный любовью подросток, и она, безумие и страсть, превратившиеся в один маленький горячий фейерверк, который навсегда изменил наши жизни.

Мои пальцы сжались вокруг медальона, закрывая фотографию. Мне было невыносимо смотреть на нее. Я не могла думать о том, что она означает.

Бедная Арден. Родители Пози настояли на том, чтобы она сохранила медальон, но никто из нас не знал, что Пози сделала с фотографией внутри. Мое сердце разрывалось при мысли о том, что Арден сама обнаружила это, и я ненавидела себя за то, что заставила ее пройти через это. Я должна была быть рядом с ней. Должна была быть другом. Не я одна чувствовала себя одинокой после смерти Пози. Мы были как две капли воды похожи, только Арден отчаянно пыталась помочь мне, а я лишь отталкивала ее.

Я рухнула в коридоре, прижавшись спиной к входной двери, а медальон, словно холодный, твердый кусок предательства, лежал у меня на ладони.

Я была плохим другом. И теперь было уже слишком поздно.

Желание выбросить это проклятое ожерелье в окно было настолько сильным, что мне пришлось заставить его выпасть из моих пальцев и упасть лужей серебра на деревянном полу. Я больше не могла даже смотреть на него. Все, что оно символизировало — это конец эпохи, время, когда я была глупой и молодой, тупой и счастливой. Время, когда я была влюблена.

Вот из-за чего все это было в конечном итоге.

Ревность.

Злость.

Необходимость присоединиться к Пози, где бы она ни была, теперь, когда она не терроризировала лучшие ночные клубы города и не пробиралась на красную дорожку, демонстрируя свои сиськи фотографам и притворяясь кем-то. Никогда не было достаточно того, что она была кем-то для меня и Арден. Пози всегда хотела гораздо большего, и, в конце концов, мы не смогли дать ей этого. Я никогда не перестану винить себя за то, что недостаточно старалась.

Да, все это было из-за одной маленькой причины, назойливой мысли в моей голове, крошечного голоса, кричащего мне, что это и было ответом, просто я была слишком чертовски слепа, чтобы увидеть это.

Я была по уши влюблена в Пози, и теперь, наконец, у меня появилась подсказка в виде медальона, что она чувствовала то же самое.

Может быть, Пози тоже что-то чувствовала ко мне.

Может быть, все те разы, когда мы целовались, и я чувствовала, как между нами проскакивают искры, в ее животе горел тот же огонь.

Может быть, когда мы смотрели друг на друга и понимали другого человека до последней капли стыда, сожаления и несбывшихся желаний, она видела меня такой, какая я есть.

И может быть, просто может быть, она полюбила меня за мою разбитость так же, как я полюбила ее.

С того момента, как медальон оказался в моих руках, я больше не оплакивала подругу.

Я оплакивала возлюбленную.

Майлз

Таинственный (прил.) — незнакомый, редкий, странный, но удивительный.

Что бы я ни пытался сделать в тот день, ничего не получалось.

Я не мог перестать думать о Бебе, не мог перестать возвращаться в спальню, чтобы прикоснуться к простыням, которые все еще хранили очертания ее тела. Я гладил то место, где ее задница продавила матрас, пока оно не исчезло, а потом ругал себя за то, что так быстро отпустил ее. Я хотел большего. Желал, чтобы Бебе Холл вернулась в мою постель, и я хотел смотреть, как она сладко и крепко спит.

Ее запах все еще пьяняще благоухал в моей спальне, слишком подавляющий, чтобы оставаться в ней. Но я не мог уйти. Наполнил свои ноздри запахом ее духов, а голову — образами ее, нас, вместе. Я был действительно на крючке, зависим от ее запаха и от того, что она заставляла меня чувствовать. Теперь пути назад не было. Я не остановлюсь, пока не заполучу ее. Я был полон решимости, как никогда.

Меня озадачивала только одна вещь: необузданная потребность в ней, отчаянное, первобытное желание сделать ее своей. Я никогда раньше не испытывал таких чувств, когда дело не касалось секса. Как гребаный пещерный человек, желая сделать каждый дюйм ее тела своим и услышать от нее признание, что она полностью принадлежит мне. С рассветом, в моей пропахшей Бебе спальне, я понял, что больше не смогу остановить зуд. Бебе Холл, бл*дь, была наваждением, от которого я ни за что не хотел избавляться.