– Женщину, она без сознания, и пацана, он ему руку сломал, отправили в больницу.
– Я видел, что ребята едва сдерживаются. Ничего, недолго им терпеть.

– Садись, - сказал я задержанному.

Он плюхнулся на диванчик, развалился, отрыгнул. Вроде отдыхал от трудной работы.

– Устал?

Ухмыльнулся в ответ. Ничего не боится.

– Отдохну у вас.

– Кого бил-то?

– Да бабу свою. Сам знаешь.

– За что?

– А чего она... выдергивается?

– Значит, если кто выдергивается, бить надо?

Он, хоть и пьян был не в меру, удивился. Не столько вопросу, сколько моей глупости.

– Дай закурить, старшой, - закинул ногу на ногу, руки на спинку диванчика. Орел.

– Не выдергивайся, мужик, - я полистал журнал.
– За этот месяц тебя доставляли сюда пять раз. Этот уже шестой. А ты все выдергиваешься.

– Ладно, старшой, кончай базар. Составляй протокол - и в кутузку, устал я, спать хочу.

– Не будет протокола.

Он обиделся. Будто я у него бутылку из рук вырвал. Как так! Это же в его жизни такое событие. Есть о чем за стаканом вспомнить, дружкам поведать. Как бабу свою учил. Как мальца воспитывал.

– Не, старшой, не по закону...

– Закон теперь другой. Гуманный. Ты сам себе выбрал: кто выдергивается, того надо бить, так?

– Обязательно. Пока не перестанет.

– Вот и хорошо. Сейчас мои ребята тебя накажут. Чтоб не выдергивался. Потом выкинут за дверь, не оказав первой помощи. Следующее твое выступление, седьмое кажется, закончится тем же. И опять без протокола. Пока выдергиваться не перестанешь. Все понял?

Понял - вскочил, рванулся к двери. Куда там! Сейчас же грохнулся во весь рост на пол, заорал дико.

– Берите его, парни, в камеру. И руку ему не забудьте сломать. Без наркоза.

Он - только что такой большой и страшный - попытался подползти ко мне на четвереньках. Не вышло - подхватили, увели. Вернее, уволокли - он так и повис на руках моих карателей. А как выдергивался!

Лейтенант и старшина с живейшим интересом наблюдали за происходящим меж прутьев решетки. Им, конечно, тоже случалось поколачивать пьяных дебоширов (и не пьяных, и не дебоширов - тоже), но не с такой целью. Похоже, им понравилось. Ну пусть поучатся.

Вошли Прохор с Лялькой.

– Мы замерзли в твоей машине, - пожаловался писатель.

– Выбирай любой кабинет, Проша, погреешься. Напишешь мне Обращение к горожанам. Вроде декларации моих прав и их обязанностей.

– Что именно?
– Прохор достал блокнот, приготовился зафиксировать тезисы.

– Ну так, мол, и так, дорогие сограждане...
– Я помахал телефонной трубкой в воздухе.

– Очень конкретно, - проворчал Прохор.

– К утру чтоб управился. А Лялька перепечатает.

– В двух?
– уточнила она.

– В четырех. Один для меня, один для обмена опытом, один для прессы...

– А четвертый?

– Для истории...

Уже за всеми нашими делами светать стало. Начинался первый день новой эпохи. Эпохи беспощадного и тоталитарного уничтожения преступности.

На мосту между тем разыгрывалась драматическая сцена.

Из сонных еще глубин Заречья, шурша великолепными шинами, вылетела к мосту очень иностранная марка. Завизжала от неожиданности всеми колесами, остановилась пока еще в мирном недоумении.

Инспектор поднял жезл. Но на водителя подействовал, конечно, не этот слабо моральный фактор, а, скорее всего, дорожный знак под вторым номером. Или мешки с песком поперек дороги.

Сидевший сзади авторитет по кличке Гоша приопустил стекло, спросил инспектора:

– Что случилось, шеф?

– Проезд закрыт.

– Почему?

– Начальство приказало.

Гоша бешено затыкал пальцами в кнопки телефона, злобно бормоча то ли цифры, то ли ругательства.

– Дежурная часть, полковник Сергеев.

– Слышь, полкаш, Гоша Заречный тревожит. Где Семеныч гуляет, не дозвонюсь никак?

– Он арестован, - вру нахально.

– Хер с ним. Ты за него? Тут его идиоты мост закрыли...

– Это мое распоряжение.

– Какого х...? У меня четыре точки в городе. Ты мне убытки покроешь, козел?

– За козла ответишь, сявка. А сунешься в город - останешься без башки и без яиц.

Уж больно ты крут, Серый. Уж что-нибудь одно обещал бы. Я положил трубку. Включил на прием запищавшую рацию.