Вольф разворошил снопы и выглянул наружу. Янек слез с телеги, взял мешок с лямками, в котором был овес, и повесил на голову лошади. Животное сразу стало громко хрупать челюстями, и торба под мордой шевелилась, как живая.

– Посидите здесь, пан Мессинг, я схожу пока погляжу, все ли спокойно.

...Лодка была большая, она тихо покачивалась на спокойной воде. Янек помог Мессингу забраться в нее, потом сел на скамейку с веслами, рядом с уже сидевшим там молчаливым бородачом в брезентовом плаще с капюшоном, надетом на голову, и резиновых болотных сапогах. Янек и мужчина тихо взмахнули веслами, погрузив их в воду, и лодка медленно заскользила по зеркальной глади реки. Из-за клочьев серых туч выплыла бледно-зеленая луна, и яркая серебряная дорожка побежала, заструилась по воде.

Мессинг сидел, ссутулившись, засунув зябнущие руки в рукава пальто, смотрел по сторонам, говорил негромко:

– Граница, а никого не видно... ни немцев, ни русских...

– Не дай вам Боже бошей увидеть, – усмехнулся Янек. – А русских... если все хорошо будет, скоро увидите...

Длинная лодка почти бесшумно скользила по реке, держа путь к противоположному берегу. Мессинг нахохлился, задумчиво уставившись в пространство...

Берлин, 1937 год

Они готовились к представлению в гримуборной. Мессинг забился в угол, утонул в старом кожаном кресле, вытянув ноги и закрыв глаза рукой.

Эрих Ганусен сидел перед зеркалом и мазал кремом лицо, тщательно втирая его в кожу и глядя насебя в зеркало. Цельмейстер тоже развалился в кресле и потягивал сигару, пуская к потолку кольца дыма. Лева Кобак примостился за круглым столиком, на котором скопилось множество чашек из-под кофе. Отхлебывая черный дымящийся напиток из небольшой чашки, он поглядел на Мессинга и тихо сказал:

– Везде в театре эти... в черной форме... эсэсовцы их называют... Публика их явно боится... не нравится мне все это...

– Перестаньте, Лева, не поднимайте ненужную панику... – продолжая массировать лицо, ответил Ганусен. – Видимо, после первого отделения в театр приехал какой-нибудь высокопоставленный руководитель рейха, а эсэсовцы – охрана...

– А на кой черт нужна охрана в театре? Кого этот руководитель рейха боится? – спросил Цельмейстер, продолжая пускать кольца дыма.

– Он – никого. Его все боятся, – сказал Ганусен, рассматривая себя в зеркале.

– Вы что, знаете его? – поинтересовался Цельмейстер.

– Знаю... Я многих знаю из руководства рейха, – спокойно ответил Ганусен и встал, сбросил халат и принялся надевать белую рубашку. – Этих людей очень интересуют наши способности...

– Ваши? Или Вольфа Григорьевича? – с иронией уточнил Цельмейстер.

– И мои тоже... Я уже говорил вам, что пользуюсь у этих господ особым расположением именно в силу моих способностей... Иначе, как вы думаете, почему они разрешили гастроли в Берлине еврею Мессингу?

– Почему вы об этом раньше не говорили, Эрих? – вдруг громко спросил Мессинг, отняв ладонь от глаз и пристально глядя на Ганусена.

– Да, собственно... не было такой необходимости... хотя я говорил как-то в Париже и вам, и Питеру... вы просто не придали моим словам значения...

– Вашим словам, Эрих, я всегда придаю значение, – медленно произнес Мессинг. – Вы говорили, что у вас есть друзья в высшем руководстве рейха.

– Ну да, говорил. Кстати, что в этом противоестественного? – несколько растерялся Ганусен.

– Противоестественно то, что мой коллега водит дружбу с заклятыми антисемитами, – холодно и спокойно проговорил Мессинг. – Раньше я этого не знал. Я вообще не интересовался политикой. Но теперь... Или вы считаете это нормальным?

– Что я должен считать нормальным?

– А то, что из Германии уезжают все евреи... Эйнштейн, Брехт... Только мы приехали, как последние идиоты!

– Прошу меня к этой категории не причислять, Вольф, – запротестовал Цельмейстер. – Я отговаривал вас, как мог!

– В газетах пишут: любого, кто не одобряет национал-социалистов, выгоняют с работы, сажают в тюрьму. Вы считаете это нормальным?

– А что мне прикажете делать, Вольф? Я ведь живу в Германии, у меня большая семья, трое детей... Я здесь добился хорошего положения... Я же говорил вам, что мне обещают научную лабораторию со штатом сотрудников... Кстати, для вас эти антисемиты совсем не опасны... Антисемитизм – это политика, и, я уверен, она в скором будущем изменится...

– Мне кажется, нет, – покачал головой Мессинг. – Мне кажется, она сделается еще страшнее... И ваши перспективы, Эрих, мне видятся... – Мессинг закрыл глаза и замолчал.

Все присутствующие в гримуборной молча, с некоторой опаской посмотрели на Мессинга.

– И какими же вам видятся мои перспективы? – не выдержав паузы, спросил Эрих Ганусен.

Мессинг молчал.

– Может, скажете, Вольф, какими вам видятся ваши перспективы? – снова спросил Ганусен.

Мессинг опять не ответил. В дверь постучали, и она тут же отворилась. На пороге стоял офицер СС в черном мундире с серебряными погонами штурмбаннфюрера, с серебряной галочкой на рукаве и серебряными молниями в петлицах. Фуражку с серебряными черепом и скрещенными костями он держал в руке. Зачесанные назад светлые волосы и холодный взгляд серых глаз эсэсовца как нельзя лучше соответствовали образу истинного арийца.