– Ваше здоровье, мама...

Все подняли граненые стаканчики и стали аккуратно чокаться.

– Я правда могу взять твои деньги? – тихо спросил Семен, глядя на брата.

– Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду? – обиделся Мессинг.

– Спасибо, брат...

– Нахал... – сказала мама Сара. – Ты думаешь, без меня сможешь их потратить?

– Я никогда ничего не делал без твоего разрешения, мама...

– Лучше выпей и не ври, – улыбнулась Сара.

И все молча выпили и принялись закусывать.

Варшава, 1938 год

Питер Цельмейстер проснулся утром одетый, но в своей постели. Он тихо застонал и заворочался, припоминая бурно проведенную ночь и изрядное количество выпитого. Цельмейстер, кряхтя и хватаясь за голову, сел и спустил ноги с кровати.

– Боже мой, надо же так напиться, чтобы заснуть прямо во фраке и даже с бабочкой... – Он снял бабочку и швырнул ее на пол, зевнул и с хрустом потянулся.

Потом встал и побрел в ванную. Скоро оттуда послышался шум воды.

В это время в дверь постучали и в номер заглянул молодой человек в хорошем костюме и шляпе. Он огляделся по сторонам и вошел. Услышал шум воды в ванной комнате, снял шляпу и присел на стул у входа.

Из ванной вышел Цельмейстер в махровом халате со всклокоченной мокрой головой, вопросительно уставился на молодого человека и, не здороваясь, пробурчал:

– По-моему, здесь живу я, а не вы...

– Совершенно верно, пан Цельмейстер. – Гость с улыбкой встал и протянул визитку.

– Секретарь графа Анджея Чарторыйского... Стефан Шармах, – прочитал вслух Цельмейстер и поднял глаза на молодого человека. – И чем я могу быть полезен графу Чарторыйскому, господин секретарь?

– Вельможный пан Чарторыйский приглашает господина Мессинга и вас в свое имение по чрезвычайно важному делу, пан Цельмейстер.

– По чрезвычайно важному? – переспросил Цельмейстер, глядя на молодого человека. – Что-нибудь пропало? И надо найти?

Стефан Шармах вздрогнул, отступил на шаг и, со страхом глядя на Цельмейстера, пролепетал:

– Откуда вы знаете?

– Дорогой Стефан, – усмехнулся Цельмейстер. – Я с паном Мессингом столько лет, что могу сам проводить сеансы телепатии. Так что там пропало у ясновельможного пана Чарторыйского?

– Бриллиантовая брошь. Фамильная драгоценность. Весьма и весьма ценная вещь, – торопливо проговорил секретарь Шармах.

– И сколько же стоит эта фамильная драгоценность? – поинтересовался Цельмейстер.

– Огромные деньги – восемьсот тысяч злотых, – в священном ужасе пролепетал секретарь.

– Значит, сделаем так... – подумав, заявил Цельмейстер., – Я постараюсь уговорить пана Мессинга помочь графу в розыске драгоценной броши, а граф заплатит гонорар за найденную брошь... Ну, чтобы не было обидно ни вам, ни мне – двадцать процентов от стоимости драгоценности. Договорились? – И импресарио обаятельно улыбнулся.

– Сто шестьдесят тысяч... – прошептал секретарь. – Нельзя ли поменьше? Это такие огромные деньги.

– А что, по-вашему, больше, пан секретарь? Восемьсот тысяч или сто шестьдесят? Мне кажется, потерять сто шестьдесят тысяч все же лучше, чем восемьсот. Или вы так не считаете? Увы, на других условиях мне не удастся уговорить пана Мессинга поехать к графу Чарторыйскому. – И Цельмейстер красноречиво развел руками.

– Хорошо, пан Цельмейстер, я все передам графу и уверен, никаких затруднений с гонораром не будет. Когда вы сможете приехать в имение графа?

– Когда вы сообщите мне, согласен ли граф на сумму гонорара, которую я назвал.

– Сегодня же к вечеру я привезу ответ, пан Цельмейстер, – секретарь Шармах поспешно шмыгнул к двери, улыбнулся на прощание и исчез.

Перебранка между Вольфом и импресарио разгорелась на следующий день за завтраком. Цельмейстер уплетал яичницу с помидорами, пил чай и слушал сварливые речи Мессинга.

– Я не понимаю, кто дал тебе право назначать суммы гонораров? – возмущался Мессинг.

– Раньше ты не ругался, – ответил Цельмейстер. – Раньше ты спасибо говорил.

– Двадцать процентов – это... черт знает что! Зачем ты делаешь из меня хапугу?

– Разве нам не нужны деньги? Мы прибыли в Польшу без гроша в кармане, – продолжал возражать Цельмейстер. – Граф Чарторыйский несметно богат, и для него сто шестьдесят тысяч – пустяк. А для нас, Вольф, – это возможность хоть как-то поправить свои финансовые дела. Я не желаю быть нищим! А ты, Вольф, дурак! Ты не ценишь свой талант! Ты простофиля и дурак! Простофиля и дурак! Пожалуйста, приедем в имение, и можешь публично отказаться от гонорара! И тогда я публично назову тебя дураком! – И Цельмейстер отвернулся к окну, считая разговор законченным.