— Но я на пороге успеха, кэп! Он вот-вот заговорит!

— Хватит!

— О’кей! — сказал Шин, кривя трясущиеся от злобы губы в язвительной усмешке. — Пощадим ваши нервы, капитан. Однако разве вы не читали перед вылетом в «Старз энд страйпс» слова, сказанные одним вашим летчиком репортеру «Лондон Дейли Мейл»: «Христом-богом клянусь, если мы будем расстраиваться из-за того, что убиваем женщин и детей, мы все сойдем с ума за неделю»? Мне ведь труднее! Ведь я вынужден пытать и убивать своих земляков! И я делаю это! А это ведь не баба, не дитя, это наш настоящий враг — «комми»! Но ничего! Попробуем ваш культурный способ развязывать языки. Я введу ему в вену пентотал — «инъекцию истины». Применю «детектор лжи»…

— Бычье дерьмо — твоя сыворотка правды! — гаркнул Харди. — Босс! Дайте мне еще пять минут, и он запоет у меня не «Интернационал», а «Америку прекрасную»…

— Хватит! — истерично прокричал Грант.

Грант повернулся на одном каблуке и молча пошел к своей палатке. С него довольно. Ему хотелось выпить двойную, нет — тройную порцию «джи-ай джина».

Харди ударил пленного кулаком в лицо.

— Не лупи ты его так — убьешь ведь! — просил его Шин, вводя для начала минимальную дозу наркотика — пять кубиков.

Затем Шин ввел еще пять кубиков пентотала. «Язык» явно захмелел, но молчал. Против его железной воли наркотик был бессилен.

— С чисто спортивной точки зрения, — заметил Стадз Хуллиган, — меня восхищает этот дядя! Зря я не побился об заклад с Харди!

Пустив в ход кулаки, Харди перестарался: «язык» вновь потерял сознание.

…Капитан Грант провел ладонью по колючей щетине, вспомнил, что не успел утром побриться. Сел в тени около гамака, разложил бритвенные принадлежности, с ненавистью посмотрел на немецкую безопасную бритву фирмы «Ротбарт» — давненько он не брился безопаской. У этих олухов на складе «стерильной» экипировки не оказалось заводных бритв.

Царапая щеки безопаской, смотрелся в зеркало. Странно выглядела светлая щетина на почти шоколадного цвета щеках. Рука чуть дрожала, порезался в трех местах. Проклятый Шин! Проклятая желтая… Стоп! Неужели все-таки и он, Джон Грант, расист! Он всегда считал, что на Севере неграм, в общем, живется вполне сносно. «Черный, как я». Кто написал эту потрясшую его книгу, прочитанную во время последнего отпуска в Штатах? Гриффин. Джон Говард Гриффин. Этот Гриффин тоже, подобно Гранту, превратился в чернокожего, втирая в кожу мази, приготовленные лучшими американскими дерматологами. Принимал внутрь таблетки для изменения пигментации кожи. Жарился в ультрафиолетовых лучах под кварцевой лампой. И тоже регулярно делал анализ крови, чтобы не повредить печень. Только все это он делал не для того, чтобы стать диверсантом. Он хотел сойти за негра, чтобы на собственной шкуре изведать черную долю второсортного гражданина. Гриффин писал, что с таким же успехом можно было притвориться евреем в нацистской Германии. Он испытал, став черным, странное чувство психического единения с черными. Стал как бы черным не только снаружи, но и внутри. И Гранту казалось теперь, что он начинает понимать Гриффина…

Побрившись, он стал читать отобранный у уездного начальника номер ханойской газеты «Нян зан», орган ЦК Партии трудящихся Вьетнама. Хуллиган, запинаясь, переводил заметку за заметкой. Над чужой, непонятной жизнью приоткрывался «бамбуковый занавес». Эти люди радовались завоеванной в кровавой войне свободе, строили школы и театры, мечтали об освобождении юга своей страны. На Южный Вьетнам они смотрели, как на свою родную землю, свою житницу, отторгнутую врагом, и как на полицейское государство с маркой «Мэйд ин Ю-Эс-Эй». По их мнению, в сайгонской республике мало что изменилось со времен диктатора Дьема, когда страной фактически правили с благословения «бон Ми» кровавые опричники под стыдливой вывеской «Бюро политических исследований при президенте». Мирному процветанию всех народностей Вьетнама мешали только «бон Ми» — американцы — и их марионетки…

Чувствовалось, что в правоту своего дела эти люди верят пылко и беззаветно.

Было над чем поломать голову. Неужели существуют две правды: правда Америки и правда Вьетнама?

Неподалеку, там, где устроил свою «радиорубку» Мэтьюз, послышались возбужденные голоса, а через две-три минуты кто-то негромко запел по-немецки. Это были, разумеется, Макс и Фриц — немцы, ставшие американскими гражданами благодаря закону Лоджа, разрешающему натурализацию тем иностранцам, которые служат под звездно-полосатым знаменем армии США. Гранта передернуло — он уже однажды запретил им распевать эту песню.

Грант резко отчитал немцев.

— Это же «Хорст Вессель»! — негодовал он. — Гимн нацистов!

— Прошу извинить нас, капитан! — сухо произнес Макс. — С этой песней наши отцы шли в бой против коммунистов!

— А мой отец, да будет вам известно, — гневно отрезал Грант, — погиб от эсэсовской пули в Арденнах! Нам по пути не с вермахтом и СС, а с бундесвером!

Макс пожал плечами.

— Мы запели эту песню от радости и гордости, сэр! По сайгонскому радио только что сообщили, что эскадрилья люфтваффе, находящаяся на стажировке во Вьетнаме, разбомбила важные военные объекты в Северном Вьетнаме! Как было не порадоваться за земляков!

— Идите! — растерянно буркнул капитан Грант. — Не забывайте, что вы теперь американцы!

Он чувствовал, что не нашел правильных слов. Интересно, что бы сказал в такой ситуации отец, Джон Грант-старший, чей обелиск стоит на деревенском кладбище в Бельгии?