А в остальном жизнь шла вполне терпимо. Из одежды с обувью у Геннадия ныне были штаны — всего одни на все случаи жизни, штаны праздничные и рабочие одновременно, еще драная куртка, клетчатая рубаха с парой футболок, на ноги — резиновые сапоги, к ним в придачу тапочки для домашнего пользования, да берет на голову.

Вот и весь гардероб бывшего капитана дальнего плавания, застрявшего на острове Чилоэ.

Что было хорошо — на острове имелось много пресной воды, на каждом шагу из каменных расщелин со звоном и бронзовым журчанием выбивались на поверхность холодные струи ключей, пели свои песни, веселили душу (часто — безуспешно), было много озер, в них явно водилась рыба, но на нее Москалев не обращал внимания — в океане рыба была выше сортом.

Еще он сделал вот что: перекрыл два ручья запрудой и организовал для себя небольшое чистое озерцо, проточное, в котором и искупаться можно было, и извозюканные, покрытые рыбной слизью штаны постирать, и поутру умыться пресной, без горькой океанской соли водой… Вода под окном, как и вольно распустившаяся яблонька — это радость. А радость, она всегда радость.

Мыла у Геннадия не было, сколько ни заказывал его — ни разу не привезли, но зато купили другое — две пачки стирального порошка "Омо", вполне приличного; когда эти пачки кончились, привезли еще порошка. Похоже, в племени был культ крупичатой, рождающей радужную пену смеси "Омо".

Так и мылся Геннадий стиральным порошком. Насыпал на ладони, размазывал вместе с водой, намыливал пучок жесткой сухой травы и драил на берегу озерца тело, брился, мыл голову.

После такого мытья чувствовал себя легко, как после бани, — хорошей бани с парилкой, веником и сладким кряхтеньем на верхней полке, — эффект, в общем, был почти такой же.

Иногда ему казалось, что понемногу стали забываться ребята, с которыми он прибыл в Чили из Владивостока, история судов, привезенных его командой в Чили, планы, которые они собирались воплотить в жизнь, цели, оставшиеся недостигнутыми, все, чем они жили когда-то, но это было не так.

Время его бежало, — точнее, мчалось со скоростью паровоза, у человека только кости тряслись, брякали глухо, стукаясь друг о дружку, рождали то тепло, то холод; все чаще и чаще он садился на камень, похожий на скамью или диван, молча глядел на небо, на солнце, беспокойно закатывавшееся за обрезь океана, и думал о чем-то. О чем? Да все о своем, о жизни, о родных, и тоска все сильнее и сильнее брала его за горло, мешала дышать, и ему казалось, что он вот-вот лишится сознания… Но потом это проходило, учащенный бой сердца терял скорость, делался медленнее, дыхание приходило в норму.

Он попробовал сделать еще один рывок на волю — для начала выбраться хотя бы на материк, а уж там он пешком дойдет по пан-американской дороге не только до Сан-Антонио, но и до Сантьяго, до посольства. Наверняка в посольстве уже нет тех надутых, с висящими щеками дядьков, которые смотрели на него, как на врага народа, — на их месте сидят другие.

Может быть, эти другие почестнее, подобрее, поумнее прежних, больше похожи на дипломатов, они помогут, точно помогут…

Но одолеть океан, отделявший остров от материка, он не мог — ни вплавь, ни на лодке или плоту, ни на быстроходной доске, на которой катаются серфингисты, ни по воздуху на крыльях Икара… Не волшебник же он, в конце концов, а обычный человек. Хотя и моряк.

Чтобы добраться хотя бы до Сантьяго, нужны были деньги. А где их взять, если он ведет первобытноиндивидуальный (даже не общинный, а индивидуальный) образ жизни, в какой тумбочке или кошельке?

Надо снова пробовать, изобретать какой-нибудь бизнес. И изобрести его. Икряной бизнес он уже попробовал, — пролетел мимо, сидя на фанерке, свесив ноги… Что еще попробовать?

Разводить быков — низких, мощных, вызывающих невольное изумление своей внешностью: это не быки ведь, а какие-то мясистые жуки со спиной-диваном и больно стегающим хвостом. У этих животных от коровы осталось лишь одно — морда. Морды у них действительно были коровьи, еще, может быть, копыта, и все. Все остальное — не коровье…

Заняться сельским хозяйством? Но Москалев же капитан дальнего плавания, а не зоотехник, и не агроном, в выращивании лука и капусты смыслит не больше, чем в лечении поросят от глистов и игре на пионерском горне. В общем, в Киеве бузина, в огороде дядька или как там звучит эта древняя пословица?

Что может быть еще? Попробовать копчение рыбы? С этим делом он знаком… Или все-таки попытаться еще раз запихнуть в глотки гостей и коренных граждан Чили нежный деликатес — красную икру, не взирая на провал первой попытки?

Это дело надо хорошенько обкашлять… "Обкашлять и обкатать", — как любил говорить командир боевого корабля, где Москалев служил когда-то главным боцманом. Он рассказал о новом заходе на икряное поле Луису, но тот не поддержал его "кашель".

— Один раз ты, амиго, провалился… Ничего с той поры не изменилось. Если не боишься провалиться во второй раз — можешь попробовать.

Луис тысячу раз прав, вторую попытку нужно очень тщательно обдумать, прикинуть разные варианты, повидаться с Лурье, послушать его… Жаль, что американец уклонился от совместных действий — вот спесивый дед! — но в шкуру американца ему не влезть, слишком разные они люди, и разными матерями вскормлены…