— Я тоже не знал, зачем делал то, что делал, — развёл руками бывший заключённый Бездны. — Более того, до сих пор так и не понял. Похоже, у нас с Куруфинвэ идентичная проблема.

— Ты никогда не угрожал никому из братьев, — напомнил Сулимо.

— Согласен, — улыбнулся Мелькор, — Куруфинвэ поступил ещё хуже, чем я.

Снова промолчав, Феанаро подумал о том, как сделает ещё более надёжное хранилище для Сильмарилей, где они будут лежать до возвращения своего создателя из… Бездны или иного места, куда закинут эльфа, поступающего хуже, чем Мелькор.

Сделает, если дадут время. Надежд на что-то разумное и милосердное с каждым мгновением оставалось всё меньше.

— Моё мнение, — сказал Вала Ауле, — такому опасному эльфу не место среди нормальных эрухини. Не может жить среди собратьев — пусть уходит прочь из городов и живёт в глуши один.

Феанаро захотелось расхохотаться, ухмылку сдержать не удалось.

— И пусть не берёт с собой оружие, — добавила Валиэ Йаванна. — Мы должны проследить, чтобы Куруфинвэ не взял в изгнание никаких материалов в количестве, достаточном для изготовления мечей и доспехов.

— Изгнание? — переспросила Варда.

— Изгнание, — подтвердил Манвэ Сулимо.

— Изгнание, изгнание, — подхватили остальные, словно обрадовавшись легко найденному решению. — Изгнание.

«Изгнание, — подумал Феанаро, снова и снова слыша это слово и уловив речь о сроке — дюжина лет, — что ж, лучше так, чем в Мандос. По крайней мере, Сильмарили я смогу забрать с собой».

— Изгнание! — голоса становились всё веселее. — Двенадцать лет, чтобы всё обдумать. Двенадцать лет, чтобы осознать. Двенадцать лет, чтобы измениться к лучшему.

Всего лишь двенадцать лет.

***

Феанаро не помнил, как остался один. Может быть, все просто исчезли, или подсудимого вывели из зала, спутав сознание, а возможно, разочарование оказалось столь сильным, что лишило способности видеть и слышать.

Что делать дальше, старший сын нолдорана не знал. Идти к своим и...? Что им сказать? Как говорить о суде? Как смотреть в глаза отцу?!

Застыв на месте, тирионский принц уставился невидящими глазами в живое изображение огненной горы, внутри которой Вала Ауле что-то ковал. Если постоять подольше, можно увидеть создание гномов.

— Я не Вала, и не мне решать судьбы мира, — прозвучали рядом слова Майя Эонвэ. — Так же как и не тебе, Куруфинвэ.

Феанаро обернулся и увидел перед собой глашатая Манвэ, который вдруг принял облик Нельяфинвэ, потом — Канафинвэ, а после — и всех остальных сыновей тирионского принца. Внутри, глубоко в груди словно закованного в броню Нолдо что-то сжалось, дрогнуло, и Майя Эонвэ понял — ему удалось сделать то, на что оказались не способны все Валар разом — достучаться до сердца непоколебимого Эльда.

— Однако судьбы всех твоих детей и тех, кто их любит, сейчас у тебя под ногами. Не передави и не втопчи в грязь.

— Ты мне не советчик, — угрожающе прищурился Феанаро.

— Разумеется, — Майя Эонвэ церемонно поклонился. — Я просто должен проводить тебя из дворца.

— Делай, что сказали.

Глашатай Манвэ больше ничего не говорил, и весь оставшийся до подножья Таникветиль путь прошёл в тяжком безмолвии.

Майя не знал, о чём размышлял изгнанник, зато сам Айну задумался слишком о многом.

«Валар никогда не говорят друг с другом честно и открыто, — всплыла в голове давняя мысль. — Всегда только намёки, оборванные на полуслове фразы, и даже слияние их Феар происходит не до конца. Каждый позволяет лишь прикоснуться к ничтожной частичке себя, скрывая бездны силы и знания. И как договориться при таком недоверии?»

Вот и сейчас, похоже, решение по поводу поступка Феанаро приняли в спешке, выбрав самый простой путь.

Майя Эонвэ понимал логику Владыки Манвэ: отец небесных птиц и повелитель ветров считал, что для Феанаро, как и для Мелькора, нет наказания хуже, чем сидеть взаперти и наблюдать успехи брата-соперника, а значит, можно и дальше ничего не предпринимать, просто отправив нерадивое Дитя Эру куда подальше, а на трон посадив того, кто и так рано или поздно бы там оказался. Другой вопрос: надолго ли? Игрок всегда рискует доиграться. Феанаро будет зол, но, в конечном счёте, всегда есть крайняя мера: Намо Мандос и его жуткая свита — тюремщики Арды.

«Валар не любят думать о плохом. Пожалуй, и я не стану».

Посмотрев на Феанаро, бледного и напряжённого, Майя Эонвэ подумал, что, может, есть крупица истины в намёках на том, что с ещё неродившимся Феанаро, во чреве матери, кто-то из Владык Арды поделился частицей своего духа: слишком хорошо он противостоял задающим вопросы Валар. Сын короля ни разу не дрогнул и не усомнился в себе, стоял неприступной скалой, и его невозможно было заставить сожалеть о содеянном никакими аргументами.