«Интересно, сколько все это стоит? – размышляла она. – Недостаточно, чтобы на это жить, однако наверняка хватит, чтобы не умереть с голоду». Минна достала карандаш, прикинула стоимость каждой драгоценности и прибавила к тому, что было у нее на счете.

Герц, конечно, никчемный, ненадежный гедонист, но Минна сделает из него человека. Герц Минскер – это вам не Зигмунт Крымский. Он ученый, образованный. Если дать ему годик спокойно поработать, он прославится на весь мир. Минна оградит его от всего, что ему мешает. Запрет в комнате с рукописями, даже к телефону не подпустит.

В сердце снова и снова возникала острая боль. Слова Крымского ранили Минну, но, пожалуй, так даже лучше. Она не станет питать иллюзий, будет готова к худшему.

Тем не менее она уже выписывала Крымскому чек.

«Безумие, чистейшее безумие, – думала она, – но как говорил папа? “Отпускай хлеб твой по водам”». Минна удивилась, что помнит это выражение. Вот уж никогда не угадаешь.

Когда Минна вышла из банка, на часах было двадцать минут второго. Она договорилась встретиться с Герцем в кафетерии поблизости от библиотеки на Сорок Второй улице, но сообразила, что Герца там пока нет. Он ведь хотел съездить домой за рукописями. Броня наверняка будет рыдать у него на плече. А что, если она убедит его остаться с нею? Люди вроде Герца на все способны. Ответственности-то ни на грош. Что Минне тогда делать? Ей вдруг подумалось, что нельзя было отпускать его домой. Но как иначе он заберет рукописи? И как вообще удержишь мужчину его возраста на цепи, будто собаку? Если он предпочтет Броню, то и ладно, решила Минна. «Моя жизнь и так ничего почти не стоит», – мрачно подумала она.

Несколько кварталов до кафетерия она прошла пешком. Становилось жарко, и в подземке наверняка сущее пекло. В Европе бушевала жестокая война, люди мерли как мухи, евреев загнали в гетто и заставили носить желтые повязки, а вот Минна затеяла сейчас, на пороге старости, любовный роман. Ах, все это воля Провидения. Таково уж ее счастье. Минне вспомнилась поговорка: десяток врагов не навредит человеку так, как он вредит себе сам.

Через дверь-вертушку она вошла в кафетерий и высмотрела Крымского. Рядом с ним сидела женщина, очевидно Пепи. Минна немного постояла, пристально глядя на нее. Оба покуда не заметили ее, были поглощены друг другом.

Вопреки своим телефонным ламентациям Крымский выглядел молодым, самодовольным, здоровым. На нем были красновато-коричневый пиджак, рубашка и галстук примерно того же цвета, полосатые брюки и белые туфли. Длинной ложкой он помешивал в стакане чай со льдом.

Пепи была маленькая, со свежеосветленными золотистыми волосами и короткой стрижкой. Ни дать ни взять кукла – красные губы, подсиненные веки, брови дугой, все подкрашено-подрумянено. Минна сугубо по-женски смерила ее взглядом. Определенно не моложе сорока пяти, утянута в корсет, правда, грудь пышная и зад красивой формы. Зубы, вероятно, тоже не свои. Зато ямочки на щеках и большие карие глаза. Она смеялась, очевидно шутке Крымского, и ковыряла вилкой кусок клубничного торта.

Минна ощутила укол ненависти к этой парочке. Ишь, занимают у нее деньги, а сами ни в чем себе не отказывают. Ей пришлось провести ночь в дешевой гостинице, а они живут в отдельных номерах «Марселя».

«Обструкцию они получат, а не чек», – решила Минна.

В этот миг Крымский поднял голову. Улыбнулся и помахал рукой. Встал, пошел ей навстречу, забрал сумку и поцеловал, сперва руку, потом в щеку.

Пепи тоже встала, тоже с улыбкой – любезной, душевной, слегка лукавой, сведущей. Взгляд ее как бы говорил: «Мы родня, обе жили с одним и тем же мужчиной».

«В постели она наверняка сущий кошмар», – мелькнуло в голове у Минны. Ею завладело что-то вроде ревности или, пожалуй, попросту зависти к этим беженцам, которые только что вырвались из когтей Гитлера и уже наслаждались всеми свободами и преимуществами Америки. Скоро они получат и чек.

Галантно, чуть ли не как танцмейстер, Крымский эскортировал Минну к Пепи. Та протянула Минне ручку с длинными красными ногтями. Улыбнулась любезно и кокетливо и голосом, в котором сквозил отзвук мужской силы, сказала:

– Вы, конечно, говорите по-французски?

– Немного. Почти все забыла.

Крымский немедля вмешался:

– Можно поговорить на идише. Пепи прекрасно владеет родным языком.

– Родители говорили со мной на идише, – сказала Пепи, с французским акцентом. – Моя бабушка вообще никаким другим языком не владела. А по-польски вы говорите?

– Когда-то говорила.

– Мы и английский учили, – добавила Пепи.

И, к своему удивлению, Минна услышала превосходный английский, хоть и с французским акцентом.

Минна вся сжалась от обиды и унижения. Она ведь и английского не знала. Герц и тот исправлял ее ошибки. Ей стало жарко и очень захотелось поскорее сбежать от этой чересчур талантливой парочки, но Крымский уже подвинул ей стул и спросил:

– Что тебе принести? Чаю со льдом? Кофе глясе? Пирожное? Мороженое?

Он взял поднос и пошел за кофе глясе, которого попросила Минна, а она осталась наедине с Пепи.

Та сказала по-английски:

– Я отчасти знаю вас по фотографиям, а отчасти по рассказам Зигмунта. Он до небес вас превозносит! Читал мне ваши стихи. Очень интересно. Порой я спрашиваю себя, отчего вы расстались. Но жизнь полна причуд. Надеюсь, мы сумеем стать друзьями. Почему бы и нет? Америка – потрясающая страна, и я уверена, здесь Зигмунта ждет успех. Он такой талантливый! Мы привезли очень ценные картины. Всего-то и нужно – сделать первый шаг.