Палец Артура на моём запястье едва заметно дрогнул. Зрачки медленно расширились.

— Ты не против, если я просто поцелую тебя в ответ? — спросил он и, не дожидаясь разрешения — ему всё сказал мой пульс, — перегнулся через столик.

Твёрдые губы Эдинброга — виноград и корица — коснулись моих.

Он закрыл глаза, и я сделала то же самое, отзываясь и чувствуя, как душа моя бьётся где-то в горле — будто подсматривает. Артур обвёл пальцем моё ухо, скулу, подбородок, спустился к шее и ключицам. Прохладный шаловливый ветер вторил касаниям Эдинброга, и этот контраст горячей кожи и ночного холода отзывался мурашками и нагнетал внутри меня терпкое, томное напряжение.

Как хорошо.

Я тихонько выдохнула, когда Артур уверенно сдвинул лямки моего шёлкового платья, позволив им скользнуть ниже, ниже по плечам, попытаться утянуть за собой шёлк, прикрывающий грудь. Я не позволила этому случиться: приподняла руки и, запустив пальцы в волосы Эдинброга, хорошенько, от души их взъерошила, чего мне так давно хотелось. Артур было нахмурился от такого своеволия, но потом лишь улыбнулся этой своей невозможной улыбкой юного бога и мстительно, но сладко ущипнул меня. Я зашипела и шутливо цапнула его за нижнюю губу.

Я понимала, что безвозвратно таю, будто пьянею от его прикосновений и горячего шёпота. Мы дышали всё более тяжело и рвано, сильнее подавались навстречу друг другу… Но с последним однозначно мешал стоящий между нами столик.

Пробормотав что-то неодобрительное на его счет, Эдинброг на мгновение отстранился, нетерпеливо хлопнул в ладоши — и стол пристыженно отъехал на пару метров вбок прямо по скалистой земле, прозвенев бокалами. Хорошо, что он уехал в противоположную от озера сторону, а то канул бы в тёмную воду с мириадами лунных бликов, и свидание превратилось бы в рыбалку.

— Неплохо, — сказала я, наблюдая за этой перестановкой.

Точнее:

— 11епло… — на «хо» мне вновь стало не до разговоров.

Мы опустились на скалы и продолжили целоваться — с упоением, остро ощущая сладость и горечь нашего странного, невозможного союза: две случайные карты из разных колод мироздания, по чьему-то замыслу или недосмотру так идеально подошедшие друг другу.

Улетел вдаль мой свитер, до того завязанный узлом на шее. Куда-то пропал кардиган Артура. Вальсирующая мимо ночная бабочка еле уклонилась, когда в неё импровизированным дротиком запустили мою заколку для волос.

Тёплые ладони Артура ласкали мою кожу сквозь тонкую ткань платья. Его пальцы двигались так вдохновенно: опускались, чтобы найти изгиб бёдер, скользили вдоль тонкой талии и сжимались на пояснице. Моё сердце спотыкалось на каждом ударе; как слепая, я шарила руками по его груди, ненавидя все эти бесконечные пуговицы на его рубашке. Пульс бешено стучал в ушах, воображение мчалось всё дальше и дальше.

Я мечтала о том, чтобы лиловый озёрный пар окутал нас, спрятал, унёс в волшебную страну, где мы будем счастливы — сегодня и всегда. Не только Артур, как я успела ему пожелать. Мы вместе.

Эдинброг, кажется, подумал о том же самом: он неожиданно, тяжело дыша, с усилием остановился, обхватил моё лицо двумя руками и прошептал:

— Вилка… Я не хочу отпускать тебя. Господи, больше всего на свете я не хочу отпускать тебя. Ты понимаешь это, моя шебутная землянка? — Глаза у него были яростные, манящие и отчаянные.

Я не удержалась и поцеловала их в уголки, прежде чем хрипло — я не узнала своего голоса — ответить:

— Я понимаю.

— Останься со мной.

— Я.

— Останься. Уедешь позже, в любой момент — но не покидай Гало сразу после выпуска.

Я ответила не сразу, и его лицо успело потемнеть от боли, но затем прояснилось, когда я, чередуя фразы с поцелуями, пообещала:

— Ни за что не покину. Я тоже не хочу тебя отпускать. В идеале — вообще никогда. Но это, наверное, слишком громкая фраза.

— Нет, — он усмехнулся. — Вот громкая фраза.

И, отстранившись, приложив руки рупором ко рту, он вдруг проорал на все ночные горы нечто оглушающее на роконланге. Эхо запрыгало вдаль по острым пикам, как мячик. Несколько птичьих стай взметнулись чёрными зигзагами под свет созвездий, и я, ткнув Артура в бок, пожурила его за неурочный шум.

— Что ты сказал? И почему на роконланге?

— Потому что на нашем это было бы гораздо длиннее. Я сказал, что я счастлив, и что сердце моё поёт оттого, что рядом со мной сидит самая лучшая во вселенной девушка, и она отвечает взаимностью на мои чувства к ней, которые раскрываются, как цветок, день ото дня, и что я буду холить и лелеять этот цветок, и убью любого, кто посмеет его сорвать.

— Оу. Вот финал внезапный, — рассмеялась я, совсем растаявшая было в середине фразы.

— Язык народа травников-социопатов, что поделать. Из песни слов не выкинешь, — подмигнул Эдинброг и вновь потянулся ко мне, но вдруг замер на полпути, хитро глядя мне через плечо. — Ты когда-нибудь плавала в горных источниках?