— Бабоньки, потерпите, я вам все огороды вспашу, — обещал староста.

Приходила Оливия вечером уставшей: хорошо, что хозяйство взяли на себя Марья и Добрыня.

Иван поутру умудрялся сбегать на речку и принести рыбы, ставя на ночь верши, которые они нашли в сенях, а затем бежал помогать в поле.

Ему доверили вести коня у пахаря, а Оливия со своей лошадкой шла с бороной после них.

— Ничего, засеем поля, а там и в лес пойдём по грибы и ягоды, — подбадривала она детей, но больше себя.

Немного отдохнув вечером, она бралась за лопату, и они втроём занимались огородом, пока ночь не накрывало землю тёмным покрывалом.

Видя их трудности, так как поле заросло бурьяном, староста помог им с копкой земли, вспахав весь участок плугом в первую очередь.

И приходилось им только убирать траву и делать грядки.

Так потихоньку они справились с огородом, засадив всеми имеющими семенами, купленные в городе и найденными в доме, оставшимися от прежних хозяев.

Через некоторое время Оливия, договорившись с соседом, который поутру возил молоко в город, съездила с ним и подкупила ещё необходимые продукты.

На более внимательную прогулку по базару у неё не было времени, и она с сожалением уехала.

Но всё же решила приехать или самой прийти в другой раз и досконально изучить спрос и предложения рынка.

Оливия искала незанятую нишу производства, чтобы была бы возможность заработать себе на жизнь.

Первое время она пользовалась деньгами, оставленными Фёдором, которые он незаметно положил в корзину.

Девушка недоумевала и не могла понять: чьи деньги? Его или Георга? Но была благодарна им за этот небольшой молчаливый подарок.

— Главное, чтобы долг кто–то из них не затребовали по истечение времени, — усмехнулась она, рассматривая монеты.

Легенда о брата, который привёз их сюда, отказавшись от сестры и детей в пользу своей молодой жены, вызывала благожелательность и сочувствие со стороны людей.

И, как всегда, слухи витали в воздухе и дополнялись новыми подробностями.

Но никто не лез с вопросами и объяснениями, и это устраивало Оливию.

Придумывать истории об отношении с несуществующим братом и его женой ей не хотелось. И так он уехал виноватым, будто он — самый настоящий злодей, поменявший своих родных на молодуху.

«Если не брать во внимание их суровый вид и их потребность главенствовать и подчинять женщину, что Георг, что Фёдор относились ко мне доброжелательно. Даже платили всё сами, а мы, по идее, им чужие. Что такого случилось, что Георг неожиданно поменял отношение к нам? Неужели имеет какие–то виды на меня? Или всё же мужчинам присуще такое трепетное отношение к женщинам? Ой, смешно! Трепетное! Мужик он и есть мужик: всегда стремится доминировать и показать, кто в доме хозяин. В нашей ситуации просто Фёдор выполнял наказ старшего: довести в целости и сохранности до места назначения. И поэтому такое отношение. Нечего их идеализировать», — прервала она свои домыслы по поводу двух мужчин.

— А Фёдора жалко. Пришлось ему сыграть роль плохого брата, который ради молодой жены отказался от сестры и детей, — с сожалением рассуждала Оливия.

Постепенно поля засеяли, и женщины вздохнули свободнее. А то разрывались между домом, огородом, полем.

У Оливии хоть в доме порядок был, поддерживаемый Марьей и Добрыней, и всегда горячая еда ждала их с поля.

И она заметила, что с их приездом на новое место её дети стали выглядеть взрослее.

Что этому способствовало? Чужое место? Или испытания, выпавшие на их долю?

Оливия догадывалась, что они тоже понимали, что могли погибнуть в том пожаре. Только эту тему они все старались обходить, будто была незажившая рана, которую старались не трогать, а ждали, когда она затянется.

— Иван вон как раздался в плечах, и хотя ему только десять, а по комплекции можно дать лет двенадцать! В отца пошёл, видно, — вздыхая, отметила она.

А он умудрился быстро договориться с кузнецом, который взял к себе в подручные.

— Совсем самостоятельный стал, — ответила она ему, когда тот поделился с ней этой новостью.

— Не рано у горна стоять? — спросила Оливия.

— В самый раз! Отец рассказывал, что тоже в этом возрасте помогал своему отцу, — и мальчик погрустнел, вспомнив своего отца, и невозможность поработать с ним и перенять все семейные секреты этого мастерства.

Оливия, увидев его грусть, обняла, понимая настроение сына.

И за Марьей наблюдала изменения: стала как—то степеннее, а ей всего восемь лет. А она, иногда, как пава проходит по улице: плавно и горделиво.

— Мам, а это от тебя, — серьёзно ответила она на её вопрос: откуда такая спесь взялась?