Разложила ломти на тряпице и сунула руку в мешок, нащупывая небольшой, с ладонь, кусок сала, завернутого в холстину. Белое, с легким сливочным оттенком, перечеркнутое прослойками темного, розовато-бурого мяса, облепленное по краям кристалликами грубой серой соли, и пластинками чеснока… резала я его отстранившись и стараясь не дышать.

— Мам? — открыл глаза мальчишка, когда его ноздрей коснулся божественный аромат нашего будущего обеда. Он впился взглядом в куски хлеба и сала, которые уже лежали на тряпице. — Это нам?

— Тише, малыш, — шепнула я, стараясь не уронить обильно текущие слюни на импровизированный стол, — подожди немного. Дядька Кирк с нами поделился.

Я дорезала сало тонкими пластинками, разложила их на ломтях хлеба, а сверху украсила бутерброды перьями зеленого лука. Натюрморт получился, что надо. Глаз не отвести.

Я взяла самый большой ломоть и протянула вознице:

— Дядька Кирк…

Он довольно хмыкнув принял у меня огромный бутерброд и с хрустом откусил почти половину.

Следующий ломоть достался принцу. Он вцепился в него с урчанием маленького волчонка и ел быстро, но аккуратно, стараясь не уронить ни кусочка и блаженно жмурясь от удовольствия.

Третий ломоть я взяла себе. Желудок горел огнем от нетерпения. Но я достала кусок нижней юбки и заботливо завернула свою долю. Неизвестно, когда еще получится добыть еду. А так у меня будет запас.

Дядька Кирк внимательно проследил за мной, но ничего не сказал, жуя свой кусок.

Я убрала наш ужин в котелок к остальному скарбу. И налила в большую глиняную кружку теплого, слегка перекисшего кваса.

— Дядка Кирк, — первым питье снова получил хозяин. Он довольно крякнул и одним движением вылил в глотку содержимое немаленькой кружки. Опыт, видать, большой, невесело усмехнулась я. Разбуженный близостью еды голод терзал гораздо сильнее обычного.

— Мам, — легкий рывок. Я повернулась к малышу. Он протягивал мне недоеденную половинку своего бутерброда, — на, мам… я не хочу больше.

Я хотела отказаться. Собрать всю волю в кулак и отказаться, хотя даже не могла просто перестать смотреть на этот обгрызенный кусок хлеба с салом. Но дядька Кирк был быстрее:

— Бери, дура. Коли сын о тебе заботу проявляет, негоже ее без внимания оставлять. И гордись! Настоящим мужиком мальчонка растет… Правильным.

Слезы брызнули из глаз, я громко всхлипнула, взяла протянутый кусочек хлеба и прошептала:

— Спасибо, сынок…

Я была принцессой в этом мире. Я прожила больше полувека в том. Но ни в одной из моих жизней ни до, ни после не было ничего вкуснее этого кусочка хлеба.

Мы допили квас, и снова улеглись на телеге, подложив под голову свернутый полушубок.

Дядька Кикр опять хвастался своей дочкой и ее мужем, сын заснул, прижимаясь ко мне, а я смотрела в голубое небо, по которому плыли легкие белые облака. И, несмотря на тянущую боль в желудке, встревоженным крошечным перекусом, впервые за много дней была почти счастлива.

— Тебя, как звать-то? — внезапный вопрос дядьки Кирка застал меня врасплох.

— Ел…

Елина, Елена Анатольевна… чуть не ответила я, но вовремя прикусила язык, одновременно быстро-быстро прокручивая в голове известные мне имена, которые могли бы принадлежать простолюдинке. Как-то не подумала я об этом заранее. Упустила.

— Елянка, — ответила я после крошечной заминки, надеясь, что ее не будет заметно, — можно просто Елька.

— Красивое имя, — кивнул дядька, — а вы откуда в город-то идете?

Следующий вопрос я предугадала за несколько мгновений до того, как он был произнесен и успела придумать ответ, вспомнив географию Грилории:

— Из Ургорода, — отозвалась быстро.

Ургород — небольшой городок на границе с Южной Пустошью. Когда-то он был большим процветающим городом, но во время последней Битвы был разрушен до основания, и пустовал много веков. И лишь около двух сотен лет назад там стали появляться первые поселенцы. Их было так мало, что я не боялась встретить «земляков».

Дядька Кирк присвистнул:

— Далеко же вы забрались. А в столицу-то почто идете?

— Муж помер, — соврала я снова, — без мужика у нас тяжело, Пустошь рядом. Вот и решила в столицу податься. Счастья попытать…

Дядька Кирк снова кивнул, хлестнул вожжами лошадь, немного помолчал, а потом, когда я уже успокоилась, заговорил:

— Ты, Елька, баба хорошая, правильная и сын у тебя достойным мужиком растет. Да только врать ты вовсе не умеешь. — У меня похолодело на сердце. — Не знаю я, почто ты по лесам с дитенком мотаешься, и знать не хочу. Но ежели спросит кто, скажи, что ты из Зорянки… Это хутор в лесу недалеко от деревни моей, от Миловки. Скажи, что из дома девкой ушла, да к хутору прибилась, замуж вышла, сына родила. Мужика твоего, Ирохея, этой зимой медведь задрал, вот ты и пошла в город с сыном, чтоб в услужение к старухе какой устроиться. А что дитенка без мужа нажила не говори. Неправедно это. Не любит у нас народ такое.