— Нам нужно взять себя в руки и обсудить все это, Максим.

— Нечего обсуждать, Валерия. Мы разводимся - это лучший и самый правильный выход.

— То есть ты все решил? А как же я?

— А ты, когда остынешь и трезво посмотришь на вещи, поймешь, что я прав.

Когда-то давно я прочитал совет опытного хирурга своим молодым студентам: если боитесь резать - не берите в руки скальпель, но если взяли скальпель - режьте сразу.

Поэтому я отрезаю сразу то, что уже давно умерло.

А точнее - никогда и не было живым.

Глава шестьдесят девятая: Венера

— Такой ужасный синяк, - причитает надо мной гримерша, в который раз пытаясь замазать большое фиолетовое пятно на скуле.

Она уже больше часа бьется над моим лицом, но пока что справилась только с половиной работы. И это не считая ног и рук, которые тоже придется покрывать толстым слоем театрального грима.

Для всех у меня абсолютно прозрачная отговорка - упала с лестницы. Мне кажется, эту фразу так часто используют в фильмах про абьюзеров, что в ее правдивость уже просто никто не верит. Но все вокруг принимают и считают, что поступают правильно и вежливо, даже не пытаясь задавать вопросы или поставить мои слова под сомнение. В Норвегии, на одном из заседаний книжного клуба, где мы делились мнением о «Мареновой розе», одна из участник разоткровенничалась и рассказала свою похожую историю. Она тоже боялась говорить правду окружающим, потому что уже хорошо знала, что обычно все заканчивается пустыми разговорами и очередной порцией побоев за то, что она посмела открыть рот и жаловаться. Но однажды в их дом приехала полиция и социальная служба, сразу много людей, перед которыми ее мужу не хватило смелости юлить, и именно так закончилось ее мучение. Как позже выяснилось, обращение в полицию сделала ее коллега по работе - та, с которой они иногда общались в обведенный перерыв, и которой просто было не все равно.

После той истории я долго анализировала собственную жизнь. И пришла к неутешительному выводу, что люди, когда им не хочется что-то замечать, становятся удобно слепыми, лишь бы не чувствовать на себе бремя ответственности. И что все мы, «мареновые розы», всегда громко кричим о том, что нам нужна помощь, даже если «просто случайно падаем с лестницы».

Потратив еще минут двадцать на то, чтобы перекрыть синяк (вблизи его все еще достаточно хорошо видно, но со сцены это будет не так заметно), гримерша просит подняться. Я опираюсь на стул двумя руками, чтобы спустить ноги на пол и она снова начинает причитать, как я вообще собираюсь выходить на сцену, если с трудом шевелюсь.

— Это просто замерзшие мышцы, - говорю то же, что и всем до нее, кто задавал такие же вопросы. Я слышу их постоянно с того самого дня, как «воскресла» во второй раз.
– Небольшая разминка - и все будет в норме.

У меня осталось еще три спектакля прежде чем Олег снова отправит меня в ссылку.

Три спектакля, полторы недели.

А я не сделала совсем ничего из того, что собиралась. Наметила столько планов, но все из них так и остались на стадии зародышей. Надеюсь, что хотя бы Меркурий сможет нарыть что-то на Сергея, и все-таки доведет эту историю до конца. Даже если не похоронит Олега как личность, то хотя бы устроит ему затяжную изжогу.

Моя партия в этом спектакле одна из самых сложных. Хореограф специально постарался поставить ее так, чтобы «раскрыть мои невероятные способности», при этом как будто нарочно отбрасывая тот факт, что все это дается мне невероятной болью и в прямом смысле слова может стоить способности вести нормальный образ жизни. Хотя, может, я подсознательно к этому стремлюсь? Многие жертвы вот таких «Олегов» становятся алкоголичками и наркоманками, потому что подсознательно стремятся закончить этот кошмар, но инстинкт самосохранения не дает это сделать более радикальными методами. Может и я подсознательно хочу сделать себя неинтересной для Олега, в надежде, что тогда он просто выбросит меня, как неинтересную сломанную игрушку?

— Вам точно нужно обратиться к врачу, Вероника Александровна, - приговаривает женщина, растирая по моему бедру плотную тональную основу, и я держу зубы крепко сжатыми, чтобы подавить стон боли.
– Моя сестра как-то попала в аварию и у нее были такие же гематомы. Так под ними началось нагноение и пришлось оперировать. Шрамы теперь на всю жизнь.

Я мысленно представляю, как пересказываю все это Олегу и его выражение лица, с которым он бьет меня еще разок, чтобы не говорила глупостей. Но предпочитаю отмалчиваться, только пожимая плечами и делая вид, что со мной точно не происходит ничего из ряда вон необычного.

Уже на следующий день после этого инцидента, Олег снова стал собой и даже разбил чашку о раковину, потому что ему не понравилась крепость кофе, хотя я уже давно не меняю настройки нашей кофемашины. Таким образом все вернулось на круги своя, и я даже с облегчением выдохнула, потому что научилась «переварить» его приступы гнева, но до сих пор плохо маскирую отвращение, когда он, впадая в истерическое отчаяние, начинает ползать у меня в ногах.

— Со мной все в порядке, - повторяю с максимально безразличным выражением лица. Если я что-то и поняла за эти пару лет, так это то, что люди, если действительно беспокоятся о чьем-то самочувствии, обычно подкрепляют вопросы действиями.

Моя гримерша просто делает свою работу, иногда выражая сочувствие - оно вполне искреннее, но абсолютно поверхностное. И меня это тоже устраивает - еще не хватало, чтобы мои планы разбились обо чье-то слишком настойчивое участие.

— Вероника Александровна?
– Дверь в гримерку приоткрывается и в просвете появляется тощая мужская фигур.
– Вам тут очень просили передать.

Этого парня зовут Стёпа - я запомнила его именно из-за редкого старинного имени. Он разносит реквизит, но иногда передает девочкам «комплименты» из зала - цветы, игрушки, корзины с фруктами. Я киваю и он быстро заносит внутрь большую корзину с гвоздиками. Я смотрю на все это с недоумением, потому что, во-первых, цветы приносят обычно после спектакля, а мой еще даже не начался, а во-вторых - гвоздики? Весьма странный выбор для букета. Хотя, я встречала женщин, которые искренне любили именно эти цветы.