— Трактир «Волна».

Они с утра ничего не ели и сразу почувствовали сосущий голод.

— Зайдем, заморим червячка, — предложил отец Пафнутий.

Приятели открыли скрипучую дверь, в нос ударил запах перца, поджаренного лука, кислого пива. Висел густой табачный дым. Все столики были заняты. Резкие звуки кафешантанной музыки оглушили их. Оглядевшись, они увидели на эстраде горбатого, будто переломленного пополам, скрипача и высокую тощую пианистку.

За столами шумели какие-то выцветшие типы, одетые в расшитые косоворотки и штатские пиджаки. Штатская одежда не скрывала их военной выправки.

Огромный желтолицый детина поднялся за ближайшим столом и, размахивая пивной кружкой, как зажженным фонарем, заглушая робкие звуки скрипки, закричал:

— Мы, свободные титаны, сбросившие с трона Николая-кровавого, требуем освободить из подвалов Чека всех арестованных, требуем упразднить политотделы в армии и на флоте, требуем снять на станциях заградотряды!.. — Все повышая голос, он трижды нажал на слово «требуем».

— И, самое главное, ликвидировать Советы! — в тон ему завопил лохматый, как пудель, мужчина с противоположного, темного конца зала.

Отец Пафнутий, ошеломленный выходкой неизвестных людей, испуганно зашептал:

— Сейчас его арестуют, выведут на улицу, прислонят к стенке и шлепнут…

К детине, размахивающему пивной кружкой, качающейся походкой приблизились из сумеречной глубины зала два матроса. В их крадущихся шагах было что-то зловещее.

— Агитируешь, контра!.. Не по голосу ноту взял!.. Наверняка переодетый офицер! — вразнобой крикнули матросы, и тот, что постарше, с силой рванул на человеке пиджак, оторвал рукав. На пол брызнули пуговицы, упал серебряный, с финифтью, образок богоматери.

На обнажившемся рукаве офицерской гимнастерки мелькнуло треугольное пятно споротого шеврона, какие носили корниловцы. Защищаясь, человек опустил на курчавую голову моряка тяжелую, как гантель, стеклянную кружку.

Завизжали женщины, со всех сторон к дерущимся ринулись люди. В воздухе замелькали зонты, трости, стеки, синеватым пламенем вспыхнул вороненый наган. Со звоном разбилась бутылка, осыпав чеботы Федорца льдисто поблескивающими зеленоватыми осколками.

— Советскую власть ликвидировать пожелал?.. Да мы за советскую власть всем вам глотки перервем! — кричали матросы.

— Пойдем-ка скорей, а то как бы не наломали нам ребра. — Федорец схватил с пола тяжелые узлы и потянул напуганного отца Пафнутия к двери.

Ночлега не стали искать, решили прямо пробраться на «Петропавловск», стоящий на рейде. Попасть на шлюпку оказалось нетрудным делом. Из иллюминаторов броненосца, словно насмехаясь над грозными корабельными орудиями, смешно торчали жестяные трубы, из них, подымаясь к морозному небу, валил сладковатый дымок; вились, словно пчелы, красноватые искры.

Никто не остановил Федорца и отца Пафнутия, когда они по обледенелому трапу неуклюже взобрались на зашпаклеванную снегом, замызганную, заплеванную подсолнечной шелухой и окурками палубу.

Путаясь в бесконечных узких проходах, Назар Гаврилович с отцом Пафнутием неуверенно прошли на корму, на которой, раздуваемый ветром, трепыхался красный флаг.

Суровый человек с орденом Красного Знамени, попавшийся на пути, подозрительно оглядел их, спросил:

— Вы, бороды, куда?.. Сюда нельзя, это военный корабль.

— К сыну я. Он у вас кочегаром служит. Может, знаете: Илья Назарович Федорец.

— Федорца знаю. Он сейчас на конференции моряков-коммунистов Балтфлота, — ответил один из матросов, вразвалку подошедших сзади.

— Разве Илько партийный? — удивился Федорец.

— Две недели как приняли в партию. Три месяца назад при перерегистрации членов РКП(б) из военной парторганизации Кронштадта выключили двадцать семь процентов ее состава. Теперь берут заново… А ты, отец, скудова?

— Из деревни я.

— Это хорошо, что из деревни.

— Что ж хорошего?

— Наш флот полностью деревенский. Старыми морячками пополнили Каспийскую и Волжскую флотилии, а флот комплектуют из добровольцев. Через «бюро по найму» и корабельные матросские комитеты. Хочешь, и попа твоего запишем в матросы? Дожили — биржа труда поставляет флоту кадры! Здорово, а? Вот и писарь Петриченко таким макаром заделался морским волком, — насмешливо объяснил один из матросов, развязный и шумный. На рваном рукаве его бушлата видны были следы споротых квартирмейстерских нашивок.