Таким образом, до середины XX в. происходило постепенное накопление научных знаний об истории решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., необходимых для появления концептуально новых работ, позволивших уже во второй половине XX в. взглянуть на особенности хайлендской политики Лондона в свете концепции внутренней колонизации, с помощью методов интеллектуальной, социальной и культурной истории. В свою очередь, в начале XXI в. эти работы сделали возможным обращение к истории решения «Хайлендской проблемы» через призму интеллектуальной колонизации гэльской окраины.

Начало историописанию событий, связанных с решением «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., было положено подавлением первого из двух наиболее крупных якобитских восстаний, в ходе которых армия мятежников спускалась из Шотландии в Англию. Написанная Паттеном история мятежа якобитов 1715–1716 гг., едва ли не первая в этом ряду, впервые была опубликована в Лондоне в 1717 г. [66]

Разделение британских авторов исторических сочинений на представителей зарождавшейся торийской и вигской историографий только усиливало тенденцию рассматривать историю решения «Хайлендской проблемы» в свете истории якобитизма. Авторы стремились обосновать свои исторические концепции, в результате в шотландской истории конца XVII — первой половины XVIII в. проблемы якобитизма и заключенной Англией и Шотландией унии всецело привлекали их внимание, позволяя поднять вопросы, которые их особенно волновали: значение, последствия и результаты Славной революции 1688 г. и смены династии в 1714 г.

При этом «романтизм… провозгласил эпизод якобитизма своим собственным, так яростно встречая любое посягательство на свои владения, что история покинула это поле боя в отчаянии» [67] . Романтизированный во второй половине XVIII — первой трети XIX в. образ горца, превратившегося из «мятежника» в «верного подданного» своего короля, что не без оснований можно называть «изобретением» хайлендской «традиции», и рождение якобитской саги, ставшей ее неотъемлемой частью, накрыли и исказили собственной тенью другую часть британской, шотландской, хайлендской истории — между, до и после «особых» для якобитского мифа 1715 и 1745 гг. Этот не только историографический факт примечателен неочевидной очевидностью и по-прежнему играет важную роль в восприятии прошлого [68] .

Среди работ, содержащих некоторые сведения об истории решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. и вместе с тем показательных в том, как этот вопрос решался в британской историографии в XIX в., отметим обзорный по форме, но внушительный по объему и обстоятельный по содержанию труд Дж. С. Келти [69] . Помимо особенностей социально-экономического развития Хайленда, работа включает политическую историю решения «Хайлендской проблемы» — наиболее известные факты из истории британского военного присутствия в Горной Шотландии, ее умиротворения после якобитских восстаний. В частности, Келти приводит списки первых составов и историю хайлендских полков на службе британской Короны в XVIII в., что для анализа военного сотрудничества Лондона с местными элитами представляет большой интерес.

Любопытной частью исследования является представление о Верхней Шотландии как источнике внешней опасности для королевства. Желание соперницы Великобритании, Франции, использовать традиционные связи с Шотландией и интриги в отношении не желавших мириться с утратой трона Стюартов укрепляло представление о Горной Стране как возможном плацдарме иностранного вторжения. Участие на стороне якобитов частей испанской регулярной армии в мятеже 1719 г. и французских военных инженеров и ирландских частей на французской службе в мятеже 1745–1746 гг. еще показательнее, если учесть, что только смена политического курса Парижа, последовавшая за сменой монархов, предотвратила значительную помощь Франции вторжению якобитов на Британские острова в 1715 г. и сильный шторм и опытность британского военного флота в 1744 г. [70]

А поскольку противостояние «Великой Британии» и «Великой Франции» вовлекло в конфликт и колониальные территории, то якобитизм шотландских кланов очень быстро превратился в потенциальный источник кризиса всей Британской империи в целом [71] . Это еще очевиднее, учитывая возможность расторжения англо-шотландской унии 1707 г., предполагавшуюся в манифестах и Якова III (VIII) Стюарта в 1715 г., и Карла Эдуарда Стюарта в 1745 г. — программных документах обоих восстаний [72] .

Вместе с тем в этом свете еще более показательной представляется позиция автора по отношению к истории решения «Хайлендской проблемы», отнесенной им на дальний план своих изысканий. Традиция рассмотрения различных аспектов присутствия Лондона в крае главным образом в контексте движения якобитов характерна для большинства подобных исследований. Авторы раз за разом отвечали на вопрос о том, как мятеж 1745–1746 гг. стал возможным, вместо того чтобы объяснить, почему он в конечном итоге оказался последним, а в течение предыдущих почти 30 лет (за исключением провальной авантюры 1719 г.) так ни разу не свершился, несмотря на бурную активность сторонников изгнанных Стюартов.

В 1920–1930-е гг. появляются первые специальные работы о некоторых аспектах британского военного присутствия в Горной Шотландии, которые затрагивают отдельные вопросы эффективности военного строительства и деятельность в крае наиболее значимых в процессе его умиротворения личностей [73] . Продолжают выходить исторические сочинения, посвященные различным вопросам социально-экономического и политического развития Шотландии вообще и Горной Шотландии в частности [74] .