Шрифт:
Дверь из комнаты распахнулась, на пороге, с лампой в руке, появился Тимофей Петрович.
— Идите в комнату, — сказал он, не повышая голоса.
Мальчики, не глядя на Тимофея Петровича, стараясь не прикасаться к нему, вошли в комнату. Через открытую дверь они видели, как Тимофей Петрович поставил лампу на пол и проверил веревку на руках и ногах политрука. Войдя, он плотно закрыл дверь.
— Как вы узнали о нем? — В голосе Тимофея Петровича не было ни раздражения, ни злобы.
Мальчики молчали.
— Говори ты, Владик, — непривычно мягко сказал Тимофей Петрович.
— Мы заметили из шалаша… как он шел…
— А потом подкрались к окну и все видели? И все слышали? Так? — Голос Тимофея Петровича был все еще спокоен. — Так, мальчики?
Владик кивнул. Юрась стоял неподвижно, не глядя на отца, будто не слыша его вопросов.
— Но я запретил тебе подходить к дому без моего разрешения. Ты забыл об этом, Владик?
— Нет, не забыл…
— И ты посмел не выполнить мое приказанье? — Теперь голос Тимофея Петровича звучал строго. — Ты помнишь, что наказывал тебе отец? Чтобы ты слушался меня, как боец командира! А ты, как ты выполняешь волю отца, волю моего старого боевого друга?
Юрась впервые взглянул на отца:
— Теперь немцы твои друзья… — Он хотел сказать еще что-то, но вдруг всхлипнул и одним прыжком оказался на подоконнике.
Выскочить он не успел. Тимофей Петрович схватил его и усадил рядом с собой на кровать…
Юрась заплакал. Тимофей Петрович обнял сына за плечи и прижал к себе. И тогда Юрась заплакал навзрыд. Прижимаясь к отцу, он в отчаянии повторял:
— Ты не выдашь его? Не выдашь его? Не выдашь?!
Отец не отвечал, прижимая к себе его все крепче и крепче. В этом молчании был ответ. Политрука ждала смерть!
Юрась сжал искусанные губы и оттолкнул отца. Тимофей Петрович вздохнул, поднялся и сказал, силясь улыбнуться:
— Вижу, на Руси не все караси — есть и ерши!
Владик заметил улыбку Тимофея Петровича. Это было чудовищно!
Улыбаться, когда рядом, в сенях, лежал командир Красной Армии, обреченный им на смерть!
— Вы изменник! — крикнул Владик и горько заплакал.
СИВОЛОБ ПОДОЗРЕВАЕТ…
Допрос политрука Сиволоб начал круто.
— А ну, пан Гармаш, — сказал он, — проверь категорично, крепок ли на ноги его благородие, господин большевик. Если тебе не трудно…
— Мне не трудно! — заверил Гармаш и, подойдя к арестованному, с силой ударил его по скуле.
Политрук растянулся на дощатом полу.
Староста сказал с укоризной:
— Вижу, некрепок на ноги красное благородие. Помоги ему подняться, пан Гармаш, если тебе не трудно…
— Мне не трудно! — сказал полицай и, схватив политрука за шиворот, рванул его вверх.
Арестованный, шатаясь, поднялся на ноги.
Сиволоб сжал в кулак свою бороденку, подергал ее и гаркнул:
— Отвечай правильно и категорично: фамилие, имя, отчество?
— В Гладов… Отвезите меня в Гладов, — с трудом выговорил арестованный, прижимая руку к скуле.
— Ты кого учишь, красная зараза! — снова заорал Сиволоб. — Сам знаю, куда тебя везти. Я тебя на тот свет свезу!
— Господин староста, — сказал арестованный, — есть приказ немецкого командования: задержанных солдат и командиров Красной Армии гражданские власти должны немедленно доставлять в ближайшую немецкую комендатуру. Виновные в невыполнении этого приказа несут строжайшую ответственность по законам военного времени!
Сиволоб и полицай переглянулись.
— Тебе откуда известны немецкие приказы? — встревоженно спросил староста.
— Гражданским давать показания отказываюсь, говорить буду только с офицерами германской армии.
— Смотри, какой важный, — зловеще сказал полицай. — Надо еще разок проверить, крепок ли он на ноги! — он поплевал на ладонь и сжал кулак.
— Погодь, пан Гармаш, — остановил его староста. — Пан лесник и без нас неплохо отутюжил его. И ты его разок приголубил. Надо и для господ немцев работенку оставить.
— Больно хлипкий комиссаришко, — ухмыльнулся Гармаш. — На вид — бугай, а дал связать себя, словно телок…
— Втроем они, — сказал арестованный.
— Втроем? Откуда у лесника народ ночью взялся? — недоверчиво спросил староста. — Врешь ты! Ночевать по хатам посторонним настрого запрещено.
— Это, видать, его сыновья: двое парней!
— Ах, вот оно что! Смотри, что страх делает! В глазах задвоилось! Из одного мальчишки двое парней стало. Парень-то у Марченко один, да и тот малый — школьник…