Он пододвинул стакан Альде:

— Отведай!

— Так что произошло вчера? — спросила она, поднося стакан к губам.

— Я сам не знаю. Мне безумно захотелось коснуться тебя… Как будто мне шестнадцать лет и кровь кипит в жилах. Как будто туман рассеялся.

— А сегодня так же? — Альда всё же сделала осторожный глоток.

— Нет, — покачал головой Эстос. — Сегодня мне рядом с тобой… спокойно.

Альда была встревоженна этими словами, их простота и откровенность что-то шевельнула и в ней тоже, и эти маленькие неловкие движения в давно остывшем сердце причиняли ей боль.

Может быть, это какое-то колдовство?

Её смущение и тревога были не настолько сильны, чтобы она забыла о деле. Она протянула руку и накрыла ладонь Эстоса своей — опять не почувствовав никакого особенного тепла кожей, — и сказала:

— Не вознамерился ли ты напоить меня и затащить в постель?

— Нет, — покачал он головой. — Просто… — Эстос глядел на Альду немного растерянно, словно не знал, что сказать. — Просто говори со мной.

— Я мало что могу рассказать, моя жизнь однообразна и скучна. А вот ты… Если не врут, ты сын самого влиятельного человека в нашей стране.

— Ты думала, мы тебя обманули? — Эстос оглянулся на своих друзей, которые веселились, казалось, даже не заметив его отсутствия.

— У меня нет уверенности. Будь я сыном главы Совета Одиннадцати, разве проводила бы я дни в компании старых солдат? Даже знаменитый «Благоуханный плод» не был бы для меня достаточно хорош!

— Эти старые солдаты — хорошие люди. Уж точно лучше тех, кого я ежедневно вижу в доме своего отца.

— Ты ведь колдун… Покажешь мне что-нибудь волшебное? Можешь сделать так, чтобы с потолка посыпалось золото, или превратить вон того толстяка в скворца?

— Моё колдовство иное, — ответил Эстос, отпивая вино. — Не особенно впечатляющее.

— И что же ты умеешь? — наклонилась ближе к Эстосу Альда.

Ответ был ей не так уж важен, но всё же хотелось узнать, чем третий господин был так опасен Небесному дому, что они решили его убить.

— На самом деле мало что, — Эстос опустил глаза. — Я поздно начал обучаться, потому что… жил в другом месте, не с отцом. Конечно, я кое-что умею, но это не годится для того, чтобы впечатлить красивую женщину…

— И всё же скажи мне! — Альда так заторопилась, что чуть не забыла, что нужно изображать секковийский акцент.

Эстос посмотрел на неё внимательно, словно размышляя, говорить или нет. Альда видела, что он хотел уже сказать, она была в этом уверена, хотел!..

Но тут двери распахнулись, и в зал вбежали сразу двое слуг в цветах Соколиного дома — синем и серебряном.

Эстос не поднял руки в знак приветствия, словно желал скрыться, но слуги всё равно его высмотрели и тут же подбежали. От их сапог и одежды несло конским потом — видно, они гнали лошадей сюда от самого Соколиного дома.

— Третий господин, простите, что прерываем вашу трапезу. Первый господин велел немедленно доставить вас домой. У него к вам срочное дело.

Эстос смотрел на Альду — точно не слышал ни слова.

— К сожалению, нам надо расстаться, — сказал он. — Ты будешь здесь завтра утром?

— Не знаю… Я думала пойти за Северные ворота.

— Наняться к новому купцу?

— Или найти попутчиков и отправиться домой.

Эстос хотел сказать ещё что-то, но слуги опять не дали.

— Третий господин, вас ждут! Ваш отец…

— Да знаю я! — отмахнулся от них Эстос, но момент был упущен. Эстос сказал совсем другое: — Не знаю, увидимся ли мы ещё, но буду надеяться…

Альда так растерялась, что даже не сумела ничего сказать в ответ.

***

Альда ещё с час просидела за столом в одиночестве, думая об Эстосе, вернее, безуспешно заставляя себя о нём не думать. Думать о нём было можно и даже нужно, но только как о задании, о жертве, о том, кого нужно убить, а не как… Высокие звёзды, не как о мужчине!

Случалось, что её к кому-то тянуло, но редко… Жена дяди Кафаса говорила, что женщины их рода обычно холодны, да и найти мужей им тяжело — кто захочет стать мужем наёмной убийцы? — поэтому большинство девушек оставалось в семье и помогало нянчить детей своих дядьёв и братьев, а своими так и не обзаводилось. Истории тех, кто всё же выходил замуж, чаще были несчастливыми, как, например, у Каэты, которая влюбилась в молодого капитана с торгового корабля и решила скрыть от него, кем была. Ведь он уходил в море на несколько месяцев, и в это время она могла свободно заниматься своим ремеслом… Кончилось всё кровью и смертью. Говорили, что именно поэтому боги избавляют дочерей Льессумов от страстей.

Альду они избавили не совсем. Она знала, каково это — когда человек кажется притягательным настолько, что каждое его движение, каждый поворот головы кажется достойным того, чтобы художники запечатлели его на фресках королевского дворца. И каково — когда неизъяснимое, непонятное самой себе желание пульсирует в висках, заглушая любые мысли. А иногда, когда они с Тервелом лежали ночью на крыше, всматриваясь в низкие звёзды, она чувствовала, что он желает её и, прижмись она к нему чуть ближе, посмотри чуть более призывно, он сожмёт её в крепких, сильных объятиях и ни за что уже не отпустит… Но она не допускала этого «ближе». Тервел был ей как брат, и накатывавшее желание вызывало в ней не столько подлинную страсть, сколько стыд.