Алла. Когда? Я что-то не помню.

Алексей Никонорович. Да отдал, отдал, я у него попросил, я не хочу это вспоминать. Так вот, я остался сам для себя коммуной. Я тратил всю свою зарплату на подарки, я дарил подарки всем знакомым и полузнакомым, я дарил к Новому году, к Первому мая и даже к Пасхе. Я отыскивал в комиссионном каких-нибудь малайских божков из нефрита, смешные фигурки из янтаря, статуэтки Дон Кихотов, но больше всего я любил дарить орлов, деревянных орлов с размахом крыльев до полуметра. Я считал, что подарок должен быть бесполезным, и строго придерживался этого, хотя тратил на такие подарки все свои деньги.

Алла. А на что же ты жил?

Алексей Никонорович. Я заходил в любой дом, и меня сразу кормили. Ух, как меня кормили! Мне всегда все до смерти были рады и кормили как на убой. Ух, как мне все всегда были рады! Сам себе не верю, когда вспоминаю. Ну, будь.

Алла. Будь.

Алексей Никонорович. Ну вот. К пятидесяти годам я считаю, что я завершил свой марафон. Мы приобрели все, что мы хотели, и притом исключительно честным путем. Можно сказать в узком семейном кругу, что я счастлив, вполне удовлетворен и могу позволить себе паузу. Лично мне больше ничего не нужно: мы живем в Москве, у нас есть хорошая двухкомнатная квартира в доме высшей категории, с большой кухней, у нас есть наша голубая «лада», пусть не роскошная, но вполне сносная дача в сорока минутах езды от города на берегу реки и, наконец, у меня есть прекрасная серьезная дочь и любящая красивая молодая жена. Ты слышала, как сказал Колька: он просто волшебник, этот Леха Савченко, все, что он хочет, он может сделать; он может напоить нас всех газированной водой в жаркий день, когда все автоматы сломаны, а в ларьках продают только горячие пирожки, он может достать каждому из нас но пододеяльнику без очереди, он может жениться на самой красивой и ветреной девушке — мало того что сделать ее образцовой матерью и женой, но и сохранить ее во всей первозданной свежести и красоте.

Алла. Да, этот Колька пялился на меня весь вечер и нарезал мне фигурно апельсины и яблоки. Кошмар, до чего надоел. А что, я действительно ничего выглядела?

Алексей Никонорович. Ты выглядела великолепно. Все другие дамы от зависти свернулись, как кислое молоко на огне. Да, приятно сознавать, что тебе все-таки удалось обосноваться в этой жизни со своей семьей с кое-какими удобствами. А в Омске мы жили, если серьезно посмотреть, с точки зрения взрослого человека, то это просто страх вспомнить. Свинство какое-то. С женщинами по полгода не встречались, ночами подушки целовали взасос. Спали вповалку, ели в столовых какие-то кишки с жиром. Знаешь, по эту сторону Уральских гор едят внешние части домашнего скота — разные там филе, вырезки, а по ту — внутренние — вымя, ночки. В сорокаградусные морозы мы щеголяли в демисезонных драных пальтишках и в кепчонках, носки всегда воняли, летом в какие-то горы по жарище пешком забирались, спины рюкзаками натирали до волдырей.

Алла. Жуть.

Алексей Никонорович. Черт возьми! А вот говорю и почему-то этой жути не помню — весело как-то вспоминать, ей-богу, весело отчего-то… (Задумывается.)

Алла. Будь.

Алексей Никонорович. Будь.

Алла. Молодые были, оттого и весело. Молодым все весело. Я вот в то воскресенье с Ладкой на лыжах каталась, на обратном пути зашла в булочную. Кассирша, пожилая такая, толстая, в очках, меня спрашивает: что, на лыжах катались? На лыжах, говорю. Это, говорит, хорошо, что на лыжах, я молодая была, так все потихоньку от мамы на каток бегала, с мальчиками покататься. Ну уж и смеялись мы тогда, ну и смеялись, вот ведь как весело было! Хотя чего веселого-то было, если вспомнить? И насупилась вся. Прихожу домой, а она меня на тридцать копеек обсчитала. Вот где ее веселье теперь. Да, мы с тобой действительно молодцы — вон Ляпуновы на пару столько же, сколько мы, получают, а ни дачи, ни машины у них, ни квартиры, живут в своей комнате довоенной в огромной коммунальной квартире, и площади у них по девять метров на каждого хватает, так что никакой надежды выбраться.

Алексей Никонорович. У них детей двое, им труднее.

Алла. Да дело разве в этом? Просто хозяйственность тут нужна, умение даже — небольшими деньгами здраво распорядиться! А к ним как ни придешь, все торт на столе и вино. И перед кем хвастают? Ну, будь.

Алексей Никонорович. Будь.

Алла. Да, знаешь, я ведь с Тамаркой Ляпуновой уже два месяца не разговариваю; мне Сашка как-то сказал, что она ему как-то сказала, что понять не может, откуда только у нас дача, гараж и машина. Наверное, говорит, Никонорыч с работы кое-что тащит.

Алексей Никонорович. Свинья какая! Ее бы на мое место — я бы посмотрел. Или ее супруга. Непременно проворовались бы. Я вот как считаю — многие люди сейчас честные только от того, что украсть негде, а попади они на хлебное место, скажем, на мое, — к рукам бы все так прилипать бы стало. Это как женщины есть порядочные только оттого, что быть непорядочными не с кем, вот других и судят. А вот красивых женщин и порядочных я действительно уважаю. Соблазн — вещь глубоко принципиальная. Ну, будь. За тебя.

Алла. Будь.

Алексей Никонорович. Вот мне особенно ценно, что именно Сашка мне Дон Кихота подарил; ребята что, они меня теперь не знают, а Сашка десять лет над нами летает, всю нашу жизнь как на рентгене видел — и Дон Кихота подарил. Значит, жив во мне Дон Кихот… Жив гидальго.

Алла. Ой!

Алексей Никонорович. Что ты?

Алла. Там… стоит кто-то…

Алексей Никонорович. Где?

Алла. В передней…

Алексей Никонорович. Да брось ты… Чего это тебе все кажется?

Алла. Ой, стоит!..

Алексей Никонорович. Это пальто… Кто там? (Встает.) Есть там кто-нибудь?

Молодой человек в черном. Есть. Я.

Алла. Ой!

Алексей Никонорович. Кто вы? Что вам здесь нужно? Как вы вошли в квартиру без звонка?

Молодой человек. Во-первых, я не могу ответить сразу на столько вопросов. Во-вторых, на некоторые из них я вовсе не намерен вам отвечать. А вошел я очень просто — у вас ключ был в замке с той стороны.