Сразу после смерти мамы, когда Эмма Карловна устроила Катерину Саввишну приемщицей к себе в фотоателье и помогла ей перейти в вечернюю школу («Для фаш отец, Кетхен. Это пыл фысокий шелофек. Можете ко мне иметь феру»), как будто она так и не узнала, как перед отъездом на фронт, после того как ее отец, Карл Оттович, был убит на улице, ее отец Савва Никитич выбросил все вещи из фотоателье, где теперь, вернее — тогда, Эмма Карловна стала директором, на улицу. Катерина Саввишна каждый вечер, возвращаясь из школы, сворачивала к маленькому кинотеатру «Прогресс». Едва в зале гас свет, и в темноте возникала музыка, и маленький экран начинал медленно рассветать, как все тяжелое, смутное — кроткий ужас в глазах мамы за несколько недель до смерти, то как тихо лежала она в гробу на морозе в одной простыне и позолоченных сережках, как медленно исчезал под землей рыжий закрытый ящик, в котором покорно лежала чужая ей почему-то мама, вещи, пережившие ее и теперь нагло орущие о ее смерти, мысли о будущем, просторные, словно без крыши, мысли об отце, — все отступало наконец прочь от нее, и чужая выдуманная жизнь засасывала ее на два часа, и на душе у нее становилось чисто, сухо, ясно, как в детстве. Ни дождь, ни снег, проникавшие в темноту прохудившегося довоенного строения, ни похабные выкрики подвыпивших подростков не могли нарушить ее счастливых видений. После конца сеанса она еще долго бродила улицами и переулками К…, вглядывалась в самые обыкновенные вещи — в покосившиеся калитки, дощатые заборы, облупленные стены домов, в обыденные лица людей, — во все то серенькое, будничное, неказистое, что на освещенном, плохо натянутом, заштопанном экране имело почему-то другой, особенный, торжественный смысл. Когда она поступила в институт, вышла замуж и погрузилась в студенческие и домашние заботы, она, пробегая по домашним делам мимо кинотеатра «Прогресс», всегда с тоскою вспоминала о своем чудесном бесплотном заэкранном мире. Однажды, уже после того как родились девочки, она, не спросясь мужа, купила у соседки подержанный телевизор старой марки и поставила у себя на кухне. Первое время она заглядывала в светящееся окошко телевизора лишь мельком, урывками от домашних дел. Потом светлое оконце все сильнее приманивало ее, и она вечерами, уложив девочек спать и с удовольствием отпустив мужа к приятелям поиграть в карты, запиралась на своей кухоньке и бежала к ручке волшебного ящика. Раздавался сухой щелчок, в темном оконце проносились голубые искры, в оконце рассветало, кухонька озарялась голубым светом, и стены кухоньки раздвигались — к Катерине Саввишне жаловал на кухоньку в гости большой мир. Отложив на завтра хлопоты по хозяйству, она садилась перед сияющим оконцем и, подперев рукой щеку, с жадным равным любопытством глядела на все — на тайнопись математических формул, на лица музыкантов, играющих в оркестре, на кукольного волка, на процесс изготовления шарикоподшипников. Так, верно, бабушка ее в девичестве из высокого окна с резными наличниками глазела на к-скую площадь, подсчитывая кур и карауля новое ненадоевшее лицо.

Но вот красивая женщина с красивой улыбкой желала товарищам спокойной ночи, за оконцем смеркалось, в сумерках рассыпались голубые искры, потом гасли, в оконце становилось темно, стены кухоньки сдвигались, и там становилось темнее и теснее, чем прежде. Потом она стала покупать телевизионную программу и смотрела только художественные кинофильмы. Муж, которого отчего-то беспокоили все увлечения Катерины Саввишны, назвал это хорошим симптомом. Постепенно и художественные кинофильмы она стала подразделять на те, которые ей нравились, и те, которые досматривала до конца с досадою. Тех, на которые она смотрела с досадою, отчего-то становилось все больше и больше — она стала подмечать любую неестественность в игре актеров, всякую неправду в сюжете кинокартины: вот горюет об ушедшем муже женщина, и тщательно причесанная актриса смотрит из-под полуприкрытых век так, чтобы были видны ее длинные наклеенные ресницы. Вот актер бегает глазами по экрану так, чтобы всем было заметно, что он думает о чем-то серьезном, вот, умирая, вскрикнул кто-то без боли и страха, вот актер говорит очень длинно и скучно, и в оконце все слушают его с усердным вниманием, но отчего-то заметно, что он и там всем надоел. Вот два часа в оконце актер пялит на актрису глаза, и в оконце только и говорят о том, как он ее любит, но почему-то не верится в его любовь, да и сама актриса ему, по-видимому, не верит и притворно смеется в конце фильма на своей счастливой свадьбе. «Что было, то прошло, и никто не знает, как это было», — думала Катерина Саввишна, когда смотрела исторические фильмы. Люди же теперешние, те, которых могла встречать Катерина Саввишна на улицах, в магазинах, в учреждениях бытового обслуживания, в фотоателье, появлялись в оконце слишком парадными, ненастоящими и слишком были похожи на тех, которым кричала Эмма Карловна: «Припудрите носик, так, сядьте клубше, каловку набок, карашо, снимаю, готов», — и оттого были непонятными и скучными. К тому же как-то не верилось в правильную скучную жизнь этих слишком нарядных, слишком красивых людей. Если же вдруг появлялся в оконце некрасивый, неправильный человек, то от него так и разило всем дурным, и все другие люди на экране на него ополчались, и, как в девочкиных книжках, было сразу понятно, чем с ним все окончится.

Позже Катерина Саввишна завесила темный экран телевизора красивым цветным платком и включала только по воскресеньям детские передачи, как награду девочкам, или иногда среди недели, когда чистила картошку у раковины. Муж называл цветной платок на телевизоре очень хорошим симптомом, говорил, что знал — ее увлечение телевизором пройдет, как прошло ее увлечение грампластинками, цветной фотографией, кинозалом «Прогресс», и теперь он мог приглашать вечерами приятелей домой поиграть в карты. Но как-то случайно Катерина Саввишна включила телевизор без звука. Весь вечер она глядела, как усердно дует в трубу трубач, не в состоянии из нее извлечь ни единой ноты, как раскрывает рот и размахивает руками певец и, несмотря на свои старания, остается безмолвным, как старательно объясняет что-то телезрителям немой диктор, как, подчиняясь беззвучной мелодии, кружатся балерины, — и веселилась. С того дня она каждый день вглядывалась из своего оконца в новый беззвучный, словно подводный мир и веселилась несуразным картинам, которые перед ней возникали. Ее новое увлечение муж назвал тревожным симптомом и выписал ей успокаивающее средство. Возможно, что помогло и успокаивающее средство, — только вскоре немые видения востребовали у нее свой голос. Она не запомнила ни сюжета, ни слов, ни лиц актеров, ни песен, которые они исполняли в кинокартине, которую случайно включила с середины сначала без звука, — словом, как оказалось, не запомнила ничего, кроме названия и своего ощущения, что все виденное ею в кинокартине — правда, что все так и есть, как было показано, и что она сама, Катерина Саввишна, до того как увидела картину, обо всем так же думала, зная все это таким же. Когда позже она увидела афишу этой кинокартины на кинотеатре «Прогресс», она поспешила домой, быстро уложила спать девочек, побранилась с мужем, не отпустив его в тот день к приятелям, и побежала на последний сеанс в отремонтированный, застекленный, неузнаваемый теперь кинотеатр «Прогресс». И всю ту неделю, пока кинокартина шла, она вечером ходила ее смотреть. Она теперь изучила и сюжет картины, рассказывающий об одинокой, нескладной несуразной женщине, лица актеров, песни, знала наизусть слова, которые в следующем кадре скажут актеры, но от этого ей не становилось скучно смотреть картину, а, наоборот, всякий раз она отыскивала для себя что-то новое, не замеченное прежде, открывала для себя новый неуловленный ею прежде смысл. Она теперь изучила все титры перед картиной, помнила множество ненужных фамилий — художника по гриму, художника по костюмам, художника по свету, звукооператора, ассистента звукооператора, всех актеров и, конечно, фамилию автора сценария и режиссера — Вл. Векшин.

Она стала улучать время и в районном читальном зале отыскивала все, что касалось этого режиссера. Так она узнала еще про две его картины, дождалась, когда они пойдут в кинотеатре «Прогресс», и посмотрела их. Она опять не сразу запомнила лица актеров и сюжет сценариев, но опять в ней возникло то же ощущение близости этих героев, их жизни и мыслей, ощущение не только правды показанного, но и близости именно ей. Теперь она бы по любому кадру могла, наверное, узнать кинокартину Вл. Векшина — по серьезному горячему, совсем неактерскому разговору героев на экране, по их повседневному, неприглаженному виду, такому, словно в фотоателье их сняли не с внешней парадной, а подсмотрели врасплох, с обратной стороны: например, тогда, когда они пудрили перед зеркалом свои блестящие носы, по щемящим песням, которые актеры распевали совсем неактерскими, некрасивыми, дрожащими, фальшивыми голосами, и, главное, по тому, как во время кинокартины она временами сама собой отвлекалась от сюжета и переносилась мыслями к себе, начиная думать о маме, об отце, о дяде Жоржегоре и о немце Отто Карловиче, растерзанном самосудом в первые дни войны, о своей жизни с мужем, участковым врачом, жизни, двигающейся словно по мягкому войлочному кругу. И от этого, от простенького на первый взгляд, будто бы даже мелочного происшествия на экране, не было ни страшно, ни больно, ни скучно, а было смешно и грустно, а потом надолго оставалось радостное детское чувство веры в доброе и умное, в непременную разумность и справедливость жизни. В те дни Катерина Саввишна оживилась и помолодела. Она перестала казаться себе скучною и недалекою, — наоборот, представилась себе умною и значительною, раз так хорошо поняла Вл. Векшина, который представлялся ей великим. Она сходила на почту и, не спросись мужа, выписала несколько газет и журналов — все, где могло появиться имя Векшина, и все, что попадалось ей, связанное с ним, аккуратно вырезала ножницами, складывала в специальную папку и убирала на антресоли, остальные же журналы, не прочтя, без сожаления выбрасывала. Недели за три до отъезда в Москву Катерине Саввишне в сияющем оконце своей кухоньки удалось увидеть первый раз Вл. Векшина. Вечерняя передача, в которой он должен был выступить, называлась — «Я в скуку дальних мест не верю». В оконце, перед нарисованной заснеженной тайгой, за круглым столом сидели полукругом мужчины и женщины — рабочие, студенты, писатели, инженеры, директора заводов, актеры и среди них — Вл. Векшин. Говорили долго — о танцевальных и спортивных площадках, о самодеятельности и туристских походах и даже о вышивании и сборе ягод. Катерина Саввишна слушала и разглядывала говоривших с особым вниманием, стараясь угадать, какой же из сидящих перед ней в оконце Вл. Векшин. Но вот ведущий передачу повернулся с улыбкою к немолодому светловолосому длинноносому человеку, под ним появились бледные титры — сценарист и кинорежиссер Вл. Векшин, уже Векшин откинулся на спинку стула, потом почему-то закрыл и помял в ладони лицо и вдруг, сморщившись, глянул пронзительно на Катерину Саввишну, и она растерянно оглядела беспорядок на кухоньке, запахнула поглубже халатик на коленях, и с ожиданием взглянула на Векшина. Но вдруг лицо и фигура Векшина дернулись, задрожали, раздались, как резиновые, вширь, потом вытянулись в длину, потом все на экране задрожали часто-часто, будто их стали дергать сверху за нитки, и вдруг оконце озарилось нестерпимо ярким светом, раздался громкий треск — и все исчезло. Некоторое время она неподвижно глядела на мертвый пустой ящик. На кухне стало темно, стены сжались, сдавили ее. Катерина Саввишна выбежала во двор найти хотя бы электромонтера, но была суббота и трезвых монтеров не было. Телевизор починили через десять дней, но передачу не повторяли.

…Осмотрев со всех сторон зеленый предмет в скудном свете окна, Векшин возвратился к прилавку, постоял с предметом возле прилавка, задумчиво на него глядя, потом поставил его на прилавок и, не замечая завистливо благоговейных взглядов двух продавцов, быстро пошел к выходу. Люди, пропустившие Векшина в приотворенную дверь, опять сомкнулись и смотрели в щель на косые штрихи дождя. Никто, кроме продавцов и Катерины Саввишны, не заметил Векшина, никто не проводил его восхищенным или хотя бы любопытным взглядом. «Вот ведь, — думала Катерина Саввишна, с досадою глядя теперь на людей, толпящихся у входа, — любого спортсмена, любого мальчишку-актера знают по имени-отчеству, а самого главного, который создает с этими мальчишками такие замечательные фильмы, не замечают, как кассира, которому дают деньги. А может быть, даже не подозревают о его существовании, вроде моего мужа: режиссер — это вроде дирижера?» В дверную щель был виден кусок разбухшего белесого неба, мокрый асфальт с прыгающими по нему пузырями и частые косые штрихи дождя.

Один из продавцов устанавливал на полке зеленый предмет, оставленный Векшиным, другой медленно крутил ручку старинного граммофона с огромной как бы гофрированной трубой. «Я-а-а йэ-э-хала домой, — вдруг выполз из трубы дребезжащий старушечий голос, — йэ думала-а о вас…» Продавец с брезгливостью заглянул в гофрированный раструб трубы. В дождливом окне мелькнула согнувшаяся тень Векшина. В магазине стало просторно и очень скучно. Катерина Саввишна быстро подошла к прилавку и попросила выписать ей зеленый предмет. «Это? Это? Это?» — продавец долго тыкал пальцем то в зеленую шаль, то в зеленую чашку с блюдцем, то в другие зеленые предметы. «Да нет же, нет», — волновалась Катерина Саввишна, не зная, как назвать то, что ей нужно, и сердясь недогадливости продавца. Наконец продавец указал на предмет, оставленный Векшиным, посмотрел на Катерину Саввишну, как ей показалось, с удивлением и принялся выписывать чек. Когда она увидела цифру, выходящую из-под кончика его карандаша, у нее вспотел нос. Цифра, стоящая на чеке, равнялась едва ли не всем деньгам, которые взяла она с собой в Москву. Она взяла чек и нерешительно взглянула на продавца. Продавец кивнул ей и сказал, глядя на чек: «Все правильно, гражданка». Катерина Саввишна медленно пошла к кассе; ей казалось, что продавец и люди, стоящие у двери, все смотрят на нее с насмешкою. Она шла и ругала себя за то, что неожиданно для себя решила купить неизвестно зачем дорогой предмет, и очень надеялась, что когда подойдет к кассе, то касса останется пустой и у нее будет время все получше обдумать. За вычетом суммы, затраченной на странную вещь, у нее едва хватало денег на обратную дорогу. Она подумала, что займет денег у тети Жанны, но тут же подумала, что тетя Жанна денег наверняка не даст. Едва она подошла к кассе, как навстречу ей вытянулась рука: один из продавцов, тот, что возился с граммофоном, успел занять место кассира. Катерина Саввишна поспешно открыла сумочку, протянула в окошко деньги и, получив ненужную ей вещь, быстро протиснулась между людьми, стоящими у входа, и выбежала из магазина. С тяжелым предметом, завернутым в бумагу — предмет оказался не только более дорогим, но и гораздо тяжелее того, что можно было предположить о нем заранее, — Катерина Саввишна остановилась на улице под дождем, потом побежала в сторону, куда скрылась из окна тень Векшина.

…Часа в четыре дня в последнюю среду апреля месяца одной из больших московских безлюдных улиц под проливным дождем бежал невысокий мужчина средних лет без плаща и зонта. Позади него бежала женщина. Она была тоже без плаща и зонта, одной рукой она прикрывала голову сумкой, другой держала большой бумажный сверток. Мужчина был известным в Москве сценаристом и кинорежиссером Владиславом Семеновичем Векшиным, женщину звали Катериной Саввишной, она родилась и жила в К… и только вчера вечером приехала в Москву. Бумажный сверток, что держала она под рукой, был дорогим и тяжелым зеленым предметом непонятного ей назначения, только что купленным ею в комиссионном магазине.

Неожиданно Катерина Саввишна увидела Векшина в перекрестном переулке. Перегнувшись к переднему стеклу машины, он что-то делал на стекле, придерживая на голове другой рукой длинный кусок полиэтилена. Катерина Саввишна остановилась на углу переулка — предчувствие чего-то нового, радостного, легкого, предчувствие, которое сопровождало ее всю дорогу в Москву, опять вернулось к ней, и она побежала по переулку быстрее. Она уже приготовилась окликнуть Векшина, как вдруг вспомнила, что не знает ни его имени, ни отчества, в титрах и статьях его всегда подписывали — В. Векшин, Вл. Векшин. Она остановилась и стояла в переулке, держа над головой сумку и прижимая к себе странный зеленый предмет. Окликнуть — В. Векшин, или Вл. Векшин, или даже просто — Векшин представилось ей неприличным. Она видела, как Векшин распрямился, как двумя руками растянул над собой полиэтилен, словно крышу, как согнулся и по частям исчез в машине, как в машине зажегся и потух свет, как зажглись позади машины два красных злых фонарика, названия которых она никак не могла вспомнить, как машина поехала прочь от нее — шума мотора не было слышно, только шум дождя стал сильнее. Красные фонарики стали удаляться в серую циновку дождя. «Подфарники», — вспомнила вдруг Катерина Саввишна. Она почувствовала, как затекла рука, и сейчас же вспомнила про ненужный ей зеленый предмет, про то, что истратила на него все свои деньги, что тетя Жанна взаймы не даст, что придется добираться домой в общем вагоне, — от всех этих мыслей ей стало жалко себя, в переносице начало чесаться и сладко пощипывать, слез она не ощущала, только дождь на губах стал соленым. Неожиданно красные подфарники впереди мигнули раз и другой, потом остановились. Передняя дверца машины тотчас же распахнулась, из нее по частям появился Векшин вместе со своей полиэтиленовой крышей и опять склонился к переднему стеклу машины.