— Доля сказала, будешь служить нам двадцать лет верой и правдой, тогда отпущу на все четыре стороны.

— Ежели говорить по чести, то оно и справедливо было, ты ж их убить пытался, — заметил ведун.

— Не было такого!

— Когда люди в лесу теряются, они иногда умирают. А ты говорил, что тропинки путал, да пометки прятал.

— Ой, подумаешь, смертоубийство! — скрипя, хохотнула изба.

— Ну и дальше-то что?

— Так мы и плавали по речке, друг другом довольные. Доля следила, чтоб муженек меня из воды на берег не забывал вытягивать, а я пороги и камни обходил за них.

— Так почему они сгинули? — спросил, наконец, Казимир то, от чего сердце не на месте было. Правая нога застучала по полу, а руки перестали его слушаться, затряслись.

— Это Милолика твою мать со свету сжила, — мрачно обронила изба, будто и правда сочувствуя. — Она приметила меня, когда Доля и Горисвет в Вантит на ярмарку приехали. У причала заметила, змеюка подколодная. Весь день охаживала да соблазняла, но я сразу понял — прикинусь-ка я бревном всамделишным, ох и не добрый глаз у ней, у ентой завистницы. Но та разузнала, что батька твой и мамка тама частые гости, и стал быть, ещё вернутся и не раз.

— Погоди, это ж сколько лет назад было? Она же совсем молодая… ну, была недавно.

— Ведьма, — рассудительно проскрипела изба. — Ты думаешь, она девок первый год ловит? Сердца она не для морды этой с серпами забирала, а для себя. Молодость Милолики давно уж была неприлично долгой, но кто ж станет на такое брехать. Красивая баба она читай миром и правит, хоть бы кто во главе него не сидел.

— Что она сделала? — дрожащим голосом спросил Казимир.

— Горисвета одурманила. Он тогда на ярмарку ушёл, а Долька на плоту с тобою крохой осталася. И так долго не было его… Долька не выдержала и пошла искать. Уж не знаю, что она там нашла, но орала знатно, когда муженька обратно привела. Я такой ярости от ней и не помню… Ревела и лупила его. Потом вроде бы всё поуляглося… А как подальше от Вантита отплыли, тут у батьки твоего ум за разум… в общем, горе приключилося.

— Он сам убил мать? — мёртвым голосом, вопросил ведун.

— Задушил. Так горло сжал, что оба вместе с плота в речку и плюхнулись, только и видели. А на берегу уж она поджидала… Стоит, рученьки потирает, у самой глаза ажно светятся, от радости… Не знаю, что тогда меня обуяло. Мне же в сущности, какая должна быть разница? Но я отчего-то твёрдо решил: Долька хоть меня и спеленала в своё время, но добра была. Не отдамся я и её дитятко не отдам!

— Так это ты меня вынес к Вышкам.

— Я.

— Но как ты… Что стало с тобой? Почему ты…

— Изба? Это уже Огнедар постарался. Опосля того, как он тебя к себе взял, появилась Милолика. Пришла с охраною, как бы вроде за пушниной по делам купеческим, а сама прыг-скок и на пристань. А там я! Воровать плот, она, конечно, не стала. Купить хотела. А люди только руками разводят, мол, так нет же владельцев. Не вернулися пока с ярмарки, только плот их пустой прибило. А ей чего? Не скажет же, что сама их в пучину и столкнула, ведьма проклятая. Ну, Милолика походила-походила, да и спрашивает, а как же плот-то без хозяев возвратился? Тут то ей само собой болтуны всё и сказывали, так мол и так, чудеса, да и только. Ведьма, как только про дитятко прослышала, ломанулася к Огнедару на поклон. О чем они толковали, мне опять-таки неведомо, да токмо видел я, как она улепётывает, только пыль коромыслом стояла. Огнедара я уже тогда знавал не понаслышке. Он был не просто ведуном, а Громобоем — знавался с Перуном и мог прибегать к его силам!

Казимир тотчас вспомнил, как сумел с первого раза призвать силу Небесного Отца, дабы испепелить поганое порождение ведьмы. Эх, видел бы его наставник! Оказывается, тот был таким же… Но каким именно?

— На следующий день Огнедар явился к реке, да на меня уставился, — продолжала рассказ Изба. — Ох и тяжёлый был взгляд у него. У меня даром, что бревно, а и то душа в пятки тотчас забилася, хоть и нет их…

Казимир, понимающе ухмыльнувшись, кивнул, переливая полученное зелье в котелок, который установил в печь на огонь. Огнедар и правда мог даже взглядом заставить чувствовать себя ничтожеством, и как выясняется, эта способность действовала не только на людей.

— Мне коли уж совсем по правде, он и раньше то не нравился, когда от лесных соседей о нём слышал. А когда понял, что теперь в плену у него, и вовсе боязно стало. Огнедар отогнал плот подальше от деревни, разобрал, да и перетаскал на укромную полянку по брёвнышку. Свободы хочешь? Вопросил он. Ясное ж дело, хочу, как не хотеть, — ответствовал я. Долька же тебя наверняка на срок сковала, так? Так, говорю! Ежели её нет в живых, расколдовать, получается некому, так? Получается, так. Я об ентом как-то и не думал до этого, а тут и совсем зачах. Но Огнедар тут же порадовал, сынишке, ейной, грит, сослужишь. У него грит, судьба будет тяжкая, словно над головой ярмо висит, вижу, что худо с ним приключится тутать, но, как и когда — то не ведомо. В тот день он и решил из меня избу сложить. Мне, грит, из этих земель нету дороженьки, я тута родился, тута и помру. А Казимирку однажды надо будет вынести — вот всё, что могу сказать, иного духи не подсказывают! Видение, грит, мне было, что сгубить его попытаются. В нужный час, он сам к тебе явится, а ты унесёшь подобру-поздорову, за тридевять земель. Коли возьмёшься сдержать эту клятву, мальчонок сам тебя опосля отпустит, уж я-то ему всё расскажу, да выучу.

Зелье медленно варилось на огне, булькая надувающимися вязкими пузырями.

— Но как ты попал к Милолике? — спросил Казимир, помешивая большой деревянной ложкой.

— А енто ещё годков через пять было. Огнедар справную избу из моих брёвен построил, да по замыслу решил мне ноги сделать. Чтобы я, стал быть, тебя унести от любых невзгод смог. То дело даже для ведьмы али колдуна не простое, а уж ведун-то деревенский и вовсе пупок развязать может, да ничего не получится. Но Огнедар смог… правда заплатил за это сполна. Он ворожил надо мной денно и нощно, покуда не добился результата, — у меня отросли всамделишние ноги.