Я помнил легенду о Чумной Нараве — это была именно легенда Темных веков, а не исторический факт. В Пристепье никогда не было такой избирательной заразы.

— И как же с ней справиться? — спросила Кайя, и ее голос дрогнул. Манфред только руками развел.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Дед мне про них рассказывал, как про что-то сказочное. Но способ должен быть, как-то ведь их повывели. Может, они и сами вымерли, кто их знает. Она на то и тварь, что ее умом не разберешь.

Я решил, что не оставлю Персиваля Коллинза в покое. Пусть он и прочие седомудрые академические старцы разбираются, как уничтожить летунницу — раз уж не заметили ее во мне после всех исследований.

А Кайя Аберкромби приносит мне удачу, это факт. Стоило ей появиться, и моя беда потихоньку начала разрешаться. Сперва я нашел червя проклятия, потом этот бестолковый оборотень сообщил, что это такое. Отлично. Пусть так будет и дальше.

— Значит, вот что мы сделаем, — решил я. — Давай-ка руку, обновлю твою печать. Ты сбросил ее не по собственной воле, а по состоянию здоровья. Сильная головная боль во время Луны в доме Козлорога иногда ослабляет печати. Два дня даю, чтобы отлежаться. Потом снова выйдешь на работу.

Мои пальцы пробежали по печати, и она налилась тревожной зеленью. Манфред смотрел на меня с искренним удивлением — идя сюда в моей компании, он не сомневался, что уже не выйдет на свободу. И то верно: я поймал оборотня, который похитил ребенка — за это дают не два дня отлежаться, а двадцать два года в каменном мешке инквизиторской тюрьмы, а все знают, что это не райские кущи. У Кайи сейчас был такой же потрясенный взгляд, и я счел нужным объяснить:

— Это был не умысел, а несчастный случай. Манфред не хотел причинить вреда девочке, он именно катал ее с горки, не более того. Я не монстр, которому лишь бы кого-то запытать. И я умею быть благодарным.

Манфред заулыбался.

— Вот спасибо, ваша милость! Век буду за вас бога молить да здоровья желать!

Я добавил еще несколько заклинаний в его печать и сообщил:

— И на всякий случай, чтобы кум не искушал: пить ты теперь не сможешь. Вернее, сможешь, выпьешь, но тебя сразу же вырвет. И слабость будет такая, что на ногах не устоишь. Один раз я тебя могу отпустить, но второй — уже нет. Надо обезопаситься.

Манфред закивал и только теперь, кажется, по-настоящему вздохнул с облегчением.

— Да я ж понимаю, ваша милость! Спасибо! И куму так и скажу: ты это, ты не это! И знаете, что? Я тоже благодарить умею.

Я взял оставшийся сэндвич, отметил, что Кайя не притронулась ни к еде, ни к кофе, и уточнил:

— И как же ты собрался это сделать?

Оборотень облокотился на стол и с видом бывалого заговорщика произнес:

— Вот вы там упоминали, что академики и все такое вами занимались, да? Я так скажу: иногда эти академики дальше своих бумажек ничего не видят, дед мой всегда так говорил. За вашу доброту я вам помогу эту дрянь выкорчевать. Ну, вернее, не сам буду лапами рвать, ее из вас не вырвешь так просто, а найду способ. Или в чем другом вам буду помогать, вы только скажите.

Кайя поежилась — видно, вспомнила, как вчера я вырывал из нее бабочку. Если бы она не была ведьмой, то червь проклятия никак не проявил бы себя до поры, до времени. И мы бы жили, отчаянно надеясь на зарождение истинной любви или любой другой способ спастись…

Стоп. Истинная любовь.

— Скажи мне вот что: если летунница зарождается там, где было беззаконие и страшное горе, то ее может уничтожить сила истинной любви?

Это прозвучало странно и наивно, я с трудом сдерживал скептическую ухмылку, когда говорил. Ничего удивительного, впрочем: людям будто бы стыдно говорить о самом простом и самом важном — и они надевают маски циников и философов, они смотрят и судят отстраненно, вместо того, чтобы быть искренними до боли.

Манфред пожал плечами.

— Мне дед так говорил: в истинной любви Бог открывается. Конечно, это может помочь, любовь и не такие вещи творила… но я все ж еще способ поищу. Так, на всякий случай.

Я вспомнил лекции в академии, курс “Религия в представлении сущностей”. Бог оборотней был огромным белым волком с золотыми глазами, который бежал по небу, катя в лапах луну. Не хотел бы я, чтобы он мне открылся.

— Анжелина считала, что ты творишь беззаконие, это да, — подала голос Кайя. — Но горе испытывал кто-то другой, а не она. Возможно, кто-то скорбел по ней так сильно, что зародилась летунница, а на нее уже и наложилось проклятие ведьмы, — она обернулась к Манфреду и спросила: — Ваш дедушка ничего об этом не упоминал? Кто именно порождал летунниц, горе само по себе или какой-то конкретный человек?

Манфред приосанился и даже немного разрумянился, так ему польстило, что благородная барышня обращается к нему с уважением и на “вы”. Я подумал, что из моей седьмой жены получится хорошая журналистка. Она умела задавать правильные вопросы.

— Он рассказывал сказку про Холли-мельника, — ответил оборотень. — Мельники всегда с водной нечистью знаются, чтобы колеса хорошо крутились. Жертвы им приносят, задабривают, все такое. Знают к ним подход. И вот Холли взял себе в жены русалку, речного царя дочь. Жили они, не тужили, детки пошли, как без этого, когда мужик с бабой под одним одеялом спит. И вот Холли стал говорить жене: пойдем да пойдем в Божью церковь, детей к Господу приведем. Жена поупиралась, но согласилась. Не искренне, чтоб по-настоящему стать человеком, а не тварью водяной, а чтобы муж отвязался.