Я знал сказку про Холли-мельника, но никогда не слышал, чтобы в ней упоминались летунницы.

— И вот стоило ей с детьми подняться на порог храма, — продолжал Манфред, — как сверкнула молния, и она, и малышня превратились в пепел. Холли в тот же миг рассудка лишился от горя. Это же ведь он русалку вынудил в церковь пойти — так-то жили бы себе и дальше, а теперь ни жены, ни деток малых. Упал он там, где его родные лежали, и рассыпался стаей бабочек. Дед не говорил, летунницы это были или просто бабочки, но я сейчас думаю, что да, летунницы.

Зима будто бы создана для страшных сказок. Долгими зимними вечерами люди садятся у огня и рассказывают о нечисти, которая летает в метели и жмется к оконному стеклу, пытаясь уловить хоть каплю того тепла, которое ей недоступно. Кайя согласно кивнула.

— Тогда будем искать того, кто горевал по Анжелине, — решительно заявила она и, улыбнувшись Манфреду, уточнила: — Вы ведь поможете нам, правда?

Кайя

Нет, ну а кто может помочь в поисках? Только собака. А оборотень намного лучше собаки, и чутье у него в сотню раз тоньше.

Надо же, я читала об оборотнях, но и представить не могла, что однажды буду сидеть с ним за одним столом, слушать страшные истории и прикидывать, как именно он нам может пригодиться. А Манфред должен был пригодиться, в этом я не сомневалась.

— Я помогу, — согласился оборотень и посмотрел так, словно я должна была решать, что и как ему делать. — Но тогда, возможно, придется перекидываться. Вы, ваша милость, мне бумагу выпишете, если что? Мол, не по злому умыслу, а в интересах следствия, с личным вашим разрешением?

Курт кивнул. Он выглядел бледным и напряженным, как больной, который сидит у врача и ждет, что ему скажут. Нужно ли вырезать эту опухоль или она рассосется сама?

Волнение постукивало у меня в голове, словно я выпила несколько бокалов южного шипучего. Ну да ничего, еще выпьем, когда Курт избавится от летунницы, и проклятие рассеется.

— Выпишу, конечно. Еще и награду выхлопочу за участие в оперативной работе, — пообещал он, и Манфред рассмеялся.

— Ох, много я чего слышал, но чтобы инквизитор оборотня награждал — это прямо хоть сейчас сказку пиши! — воскликнул он.

— Напишем, — решительно сказала я и, посмотрев на Курта, спросила: — Может, дашь ему посмотреть повнимательнее? Собакам же дают понюхать вещь и только потом отправляют на поиски.

Сказав это, я поняла, насколько глупой и безрассудной сейчас выгляжу. Курт и Манфред взглянули на меня одинаково озадаченными взглядами. Конечно, вряд ли кто-то когда-то предлагал инквизитору стоять спокойно, пока оборотень его обнюхает.

— Кстати, можно попробовать, — задумчиво произнес Манфред. — Я ее обгляжу повнимательнее, эту летунницу. Вы, ваша милость, не бойтесь. Говорю ж, я добрый, как собака. Сроду никого не цапнул, даже мысли такой в голове не держал. Вон, говорю ж, дети на мне верхом катаются.

Курт скептически покачал головой.

— Собак-то я разных видел… впрочем, ладно. Печать ослаблю, но учти. Это инквизиционный департамент. Случись что, ты отсюда живым не выйдешь. Надеюсь, это понятно.

Манфред только руками развел, всем своим видом показывая, что он исключительно законопослушный и благодарный оборотень, который не собирается искать неприятности на свою голову.

— Ваша милость, вот вам круг святой, ничего плохого не сделаю. Клянусь, — твердо заявил он. Курт вздохнул, кивнул, и над его пальцами поплыли серебристые огоньки: ожило заклинание.

В следующий миг Манфред исчез. Только что он был здесь — и вот комната наполнена острым запахом животного, кругом шерсть и лапы, а в шерсти взмаргивают бесчисленные глаза. Вот из месива выступила острая морда, и я поняла, что Манфред меняет форму, выбирая то, что поможет ему лучше изучить летунницу. Когда он катился с горки вместе с девочкой в лапах, то больше был похож на медведя — а сейчас к Курту потянулась борзая с длинной узкой мордой и подвижным темным носом.

Курт сидел неподвижно, его лицо было равнодушным и спокойным, и я признала, что ожидала другого. Что он хотя бы будет взволнован — но нет. Его грудь обнюхивало чудовище, а мой муж по отчаянию и бровью не вел, словно вместо оборотня была та карманная собачонка, которую столичные барышни носят на руках, и я поняла, что ему действительно все равно. Оборотень может сейчас перегрызть ему глотку — что ж, на этом проклятие закончится, он умрет и освободит меня. Приоткрылась было дверь в кабинет, заглянул кто-то из коллег Курта и, охнув, замер с разинутым ртом.

— Идет оперативная разработка, — лениво сообщил Курт, даже не обернувшись в его сторону. — Все в порядке, дверь закройте.

Дверь закрыли так, что по всему зданию отозвалось. В коридоре послышался топот удаляющегося человека — наверно, неожиданный свидетель побежал рассказывать каждому встречному и поперечному о том, что творится с согласия Курта Лансеберга. Манфред обнюхивал грудь Курта, даже легонько лапой толкнул. В глазах оборотня плыла тревожная зелень — ему очень не нравилось то, что он вынюхал. Изящная лапа гончей вновь мягко толкнула Курта, нырнула в груду шерсти, и по кабинету прошел ветер. Я вдруг увидела ночное небо, переполненное звездами. По небу бежал огромный белый волк, катя в лапах полную луну, похожую на серебряную монету — от него веяло такой любовью и теплом, что все, испытанное мной за эти дни, сделалось маленьким и незначительным. Воздух пах сосновой смолой и травами, звезды смеялись и пели, и я знала, что белый волк защитит и поможет.