— Значит, по-твоему, мне не следует доверять Шмыру, Гэдж?

— Еще как не следует! — прохрипел орк.

— Что ж… тем не менее выбора у меня нет. Мне все равно придется рискнуть. Другой возможности проникнуть в Дол Гулдур в ближайшее время может и не представиться.

— Угу. А если, того… ну, что-нибудь пойдет не по плану? Вас заметят на границе? Или этот… Шмыр тебя предаст? Заведет прямиком в лапы стражи? И ты попадешь в плен?

— Может статься и так.

— Но ведь тебя убьют!

— И что? — помолчав, спросил Гэндальф. — Мир от этого не перевернётся.

«Для меня — перевернётся», — хотел сказать Гэдж, но отчего-то не сказал. Не сумел — сжалось горло.

— Не переживай, Гэдж, — мягко произнёс волшебник, видимо, истолковав его молчание по-своему. — Радагаст так или иначе даст Саруману знать о том, где тебя искать, так что надолго в Росгобеле ты в любом случае не задержишься.

— При чем тут… это! — с раздражением проворчал орк. — Я вообще-то о тебе сейчас говорю… — Он все еще был занят насаживанием на крючок извивающегося белесого червячка и радовался, что может не поворачивать к волшебнику головы. — И когда ты думаешь отправляться в путь?

— Через пару дней. Как только Шмыр проведает тропу через болота и убедится, что по ней можно пройти.

— А когда рассчитываешь вернуться?

— Ну, уж этого я наверняка сказать не могу… Может, через неделю, может, через пару месяцев. Дело это тонкое и непредсказуемое, сам разумей, и потому достаточно неопределённое.

— И, пока ты станешь два месяца дразнить смертушку, забарывать зло и преодолевать опасности во мрачном вражеском логове, я буду торчать пугалом в огороде Радагаста и поливать огурцы.

— А ты можешь предложить что-то иное? Не обижайся, но, если уж говорить начистоту, то все это…

— Не моего ума дело? Поэтому лучше бы мне наконец заткнуться, сесть в песочницу и поиграть в деревянных лошадок.

— Все-таки обиделся, Гэдж? Н-да, нелегко с тобой.

— Саруман не жаловался, — буркнул орк. Хотя — увы! — не признать правоту волшебника было трудно: чем по-настоящему разумным и действенным Гэдж мог бы сейчас Гэндальфу подсобить? В предстоящем магу трудном и опасном деле он (как обычно!) стал бы волшебнику не советчиком и не помощником, а лишь никчемной обузой и даже досадной помехой, отрицать это было попросту глупо. Но думы его от этого веселее не становились, грудь теснили какие-то смутные и скверные предчувствия, а на душе царили настоящие бескрайние Болота: все было серо, мерзко, неприглядно и затянуто душным невнятным туманом.

— Не тревожься, дружище. Меня далеко не так просто убить, как ты думаешь. — Гэндальф, кажется, вновь добродушно усмехался, но Гэдж не был в этом уверен: лицо волшебника казалось едва различимым бледным пятном в сгустившемся над рекой вечернем сумраке. — Ладно, — помолчав, негромко добавил маг, — пойду помогу Радагасту с ужином. Не задерживайся долго, уже темнеет. — Он поднялся, ободряюще хлопнул Гэджа по плечу и, прежде чем уйти, вложил орку в ладонь темный камешек речной гальки — маленький, гладкий и круглый, хранящий спокойное уверенное тепло его рук.

В сумерках прибежал перепуганный Гуртц.

— Шарки! Идем скорее! Теомар взбесился!

— Взбесился? — пробормотал Саруман.

До Каменного Моста оставался один дневной переход — трудный и изнурительный. За прошедшие пару суток отряд резвым, почти безостановочным маршем миновал около двадцати миль: Каграт торопился добраться до места назначения как можно быстрее. «Перейдем через Андуин, — щедро сулил он, — будем целый день лежать лапами кверху!» Шли преимущественно ночью, по вечерней и утренней зорьке — днем, в часы самого яростного полуденного пекла, приходилось делать остановки; к счастью, жажда теперь пленникам не грозила — через долину протекало множество ручьев и речек, струящихся с гор. А вот запасы провианта, не рассчитанные на такой долгий путь, неумолимо подходили к концу: кое-как спасала лишь вяленая рыба, да копченое мясо кабанов, запасенное в Волчьей Пасти, но и этого унылого харча надолго хватить не могло. Суточные пайки пришлось урезать до порций, угрожающе стремящихся к нулю, и измученные пленники, отупевшие от переутомления и недоедания, едва волочили ноги. Орки, голодные, злые и уставшие, зверели с каждым днем, получить пинок, подзатыльник или даже огрести кнутом теперь можно было за малейшую провинность: не так плюнул, не так посмотрел, не туда шагнул. Каграт был мрачен, недовольно ворчал, но парней своих не осаживал — вернее, предпочитал закрывать глаза на все эти незначительные, по его мнению, свары и стычки. «Если я сейчас не дам ребятам возможности выпускать пар по мелочам, они точно кого-нибудь убьют, — сказал он Саруману. — Поэтому заткнись и помалкивай, пока тебя не трогают. А если кто-то посмеет тронуть без моего приказа — я ему сам, лично, сопатку к уху передвину, понял?». И все же обстановка накалялась, пленники смотрели угрюмо, роптали и даже вяло огрызались, недовольство и напряжение сгущались в воздухе, и что-то неминуемо должно было случиться… И оно случилось.

Теомар был унылым долговязым роханцем, хмурым, молчаливым и слегка неуравновешенным, подверженным вспышкам раздражительности, но в целом смирным и покладистым, хоть и несколько — временами — рассеянным. Но сегодня бранчливая перепалка с одним из дозорных кончилась тем, что Теомар схватил подвернувшийся камень и, изрыгая ругань и невразумительные проклятия, бросился крушить всех вокруг — и орков, и собственных сотоварищей, нанося удары направо и налево, не разбирая правых и виноватых. Когда Саруман подошел к месту происшествия, буяна уже скрутили, и он, наспех связанный, лежал на земле лицом вниз, носом в пучок травы. Он постанывал и что-то бессвязно бормотал, подрагивая всем телом и порой всхлипывая — жалко, длинно и с каким-то глухим утробным бульканьем, точно захлебываясь.

— У-у, гнида полоумная… — Ухтанг, которому досталось больше всех, пнул безумца сапогом в бок. — Набросился, как бешеный, только что пена изо рта не текла! Чуть голову мне булыжником не проломил, с-сукин сын…

— А, Шарки! — Каграт как будто воспринял появление лекаря с облегчением. — Леший! Мало нам было тарков на загривке, теперь еще этот тощий дрын съехал с нарезки, чтоб его!.. Он ведь рехнулся, правда?

— Всё может быть, — вполголоса отозвался Саруман. Он внимательно смотрел на Теомара: в том, что рассудок роханца, и без того не отличавшийся особенной крепостью, не выдержал испытаний последних дней, в общем-то, ничего удивительного не было, и всё же… Интересно, что послужило решительным толчком к подобному буйному помешательству? Физическое истощение? Отчаяние? Страх?