У дядиной лошади начнется череда невезений – споткнется и упадет, например, вместе со всадникам. В седло ей вшита часть простейшего парного артефакта на неудачу – он активируется, когда второй половинки нет рядом, а вторую половинку заберет с собой Эйнар, отправившись в академию.

Пара очередных подкинутых дяде артефактов со страшными на вид, но неопасными проклятьями - фибула к его плащу, пояс, гребень.

Обозленные, доведенные до крайности крестьяне, которые, как и Гайнер, винят во всех своих бедах дядю и, быть может, рискнут подкараулить его на дороге и напасть себе же на беду – Авель всегда был хорошим воином, а крестьяне – отвратительными тактиками.

Еще пара совсем уж маловероятных, почти неопасных ситуаций и вещей, Эйнар давно их устроил, но даже во внимание не брал… Но если сильно-сильно повезет – кто-то или что-то Авеля сразу же убьёт.

А если нет – то покалечит и испугает. Вынудит воспользоваться услугами надежнейшего Легана Даймара с его лекарствами на основе корня симии. Любое, конечно, не подойдет, иначе можно было бы просто подождать пока дядя простынет и затребует микстуру от кашля. Нужно условие-ключ – опасность, страх за собственную жизнь, хотя бы на миг. Тогда в дядюшкиной крови активируется вещество, которое, почуяв угрозу для жизни, выделяет безвредное само по себе хищное растение ла-хо’ори с Этейны. Преобразовав настой ла-хо’ори в часть артефакта Эйнар впитал его в бусину, что макала в воду для дядиного чая Бэтти. Еще в бусине был простой яд, который просто отвлекал внимание, но, главное, капля по капле нужное вещество насыщало кровь Авеля. И пробудив свои свойства оно войдет в реакцию с симиией. Это может пройти для дяди незаметно, разве что отразится головной болью… но если в течение шести часов он решит принять горячую ванну с морской солью и любимым хвойным маслом… сердце может не выдержать. Пройдет еще одна реакция – волной захлестнет организм и тут же схлынет, растаяв без следа. Лишь, как вероятное последствие, сердце просто замрет и больше никогда не застучит. Никакого яда – просто органический артефакт с множеством условий. Его не обнаружить, и он имеет все шансы не сработать.

Он имеет так мало шансов сработать, что не дотягивает до средства для убийства - и этого должно быть достаточно, чтобы обмануть и клятву, и тех, кто будет расследовать смерть Авеля.

Эйнар на это рассчитывал.

– О, дядя... Ты же знаешь, что я все равно не смогу тебя убить. По крайней мере, убить – и выжить после этого.

На лице Авеля отразилось облегчение – такое неприятное и болезненное для Эйнара искреннее облегчение.

– Как ты вспомнил о клятве?

– Ты забыл, что я нашел себя дружка-менталиста в Междумирье? Я же говорил, что Фрино Сентро будет мне полезен...

Дядя тихо рассмеялся.

– Я рад... правда рад... Я не о многом сожалею, но эта клятва, что я вынудил тебя дать... Ошибка, самая моя большая ошибка, Эйнар. Я слишком разозлился... но ты ведь был всего лишь мальчишкой, которого я сам спровоцировал на нападение. И я не имел никакого права лишать тебя права на... заслуженную победу и жизнь.

Старый сентиментальный дурак. Это же очередная лживая маска, так ведь? Иначе и быть не может... Авелю лор Теламону плевать на Эйнара, племянник для него – всего лишь средство, полезный, послушный инструмент.

Эйнар молил всех морских духов, чтобы так оно и было.

Эйнар должен был ненавидеть убийцу своих родителей. Человека, что всю жизнь использовал его, превратил в такого же бесчувственного ублюдка.

Эйнару дядю любить, хоть самую малость – совершенно неправильно. Отвратительно. Несправедливо.

Авель вновь его обнял, что-то там шептал – не поучения, не сладкие речи о грядущих победах, а просто... удачи желал.

Ложь, ложь, ложь, ложь, ложь... Из дядиных уст – одна только ложь льется, как патока. Дураком надо быть чтобы поверить.

Эйнар ни о чем не жалеет. Не станет сейчас и рот открывать, чтобы рассказать все, каждую деталь, каждую ниточку этой дурацкой паутины отметить, чтобы хоть как-то уберечь...

Может быть и так ничего и не получится. Дядя выскользнет из этих ненадежных сетей и даже ничего не заметит. Эйнару же везет.

Это и пугало.

Фрино брел по коридору, стараясь обходить студентов стороной. Он не боялся их, о нет. Даже сейчас, после истощающей недельной депрессии, после потери глаза, после этой бессмысленной череды безумных действий – Фрино был уверен в своих силах. Не так уверен, как раньше, но все же. Нет, он не боялся, что на него набросятся. Но те взгляды, которые в него впивались, ранили очень больно.

На Орне на него так смотрели аристократы, когда думали, что он не видит. Как на ненормального. Ненормального, бешеного, сумасшедшего. Но там Фрино было все равно. А здесь… здесь вроде всего сорок с лишним человек считали его диким зверем, от которого следует держаться подальше, но от этого было почему-то больно и горестно. В этом Фрино познал новый оттенок одиночества. Он узнал, что значит быть изгоем.

Не самое приятное знание.

Завернув в одну из пустых аудиторий, он наконец выдохнул. Первый день после возвращения к занятиям прошел отвратительно. Отвратительнее некуда. Не было никаких сил идти в общежитие и сталкиваться с презрением Якоба, ненавистью соседей и странным, полным сожаления взглядом Яны – этой глупой простолюдинки, с которой все началось и которой же все и кончилось. Хватит, натерпелся за сегодня уже. Нужна была хотя бы небольшая передышка. Потому он выбрал один из столов, выложил книги по ментальной магии, тетради, перьевые ручки и…

– Вроде бы такой заметный парень, – раздался от двери полный укоризны голос Эйнара, – а стоит отвлечься на миг – исчезаешь куда-то. Ищи потом по всей академии... Фрино, тебе не кажется, что это жестоко по отношению к своему единственному другу?

Фрино от этих слов вздрогнул и поднял глаза. Эйнар… ну конечно. Эйнар, которого не хотелось видеть по совсем другим причинам, чем остальных.

– Я, кажется, велел тебе отстать от меня? – нахмурился младший… хотя нет, уже не Сентро. Просто Фрино. Безфамильный, бездомный, никому не нужный калека Фрино. – Ты же умный парень, будто не понимаешь, чем тебе грозят твои благородные порывы дружить со мной во что бы то ни стало?