— Да, — кивнул Джеймс. — Еще чуть подрастет, и него дадут хорошую цену.

— Я не выращиваю ниггеров на продажу, мистер Фаулер, — пробормотал коротышка, придирчиво разглядывая ребенка. — Впрочем, в Саванне есть одно заведение, где на таких щенков неплохой спрос. Велите ему раздеться!

— Какое еще заведение? — вклинилась Элизабет, не в силах больше молчать.

— Боюсь, это не для дамских ушей, — осклабился работорговец.

— Элизабет! Иди в дом! — сердито приказал Джеймс.

Она набрала воздуха в грудь, чтобы возразить, но муж грубо схватил ее за локоть и поволок за собой.

— Ты — моя жена, и обязана мне подчиняться! — прорычал он, не ослабляя хватки.

— Не смей отдавать ребенка этому скользкому типу! — процедила она.

— Это не твое собачье дело, моя дорогая! — Он втолкнул ее в дом и потащил на второй этаж. — Все на этой плантации, включая и твою прелестную задницу, принадлежит мне. Я буду делать что захочу, и никто мне не указ.

Джеймс пинком распахнул дверь ее спальни и впихнул Элизабет внутрь.

— Посиди взаперти, подумай о своем вызывающем поведении, — бросил он. — Мне осточертело, что ты вечно защищаешь черномазых. Еще раз полезешь…

— И что ты сделаешь? — огрызнулась Элизабет. — Убьешь меня?

— Захочу — убью, — спокойно ответил Джеймс. — Места здесь глухие, никто тебя не найдет…

На его губах играла улыбка, но Элизабет догадалась, что он не шутит. Мороз пробежал по коже, ноги стали ватными, и она без сил опустилась в кресло.

Джеймс вышел и закрыл за собой дверь. Когда в замке провернулся ключ, Элизабет в очередной раз ощутила себя в ловушке. Джеймс Фаулер имеет здесь безграничную власть. И негры, и она сама с потрохами принадлежат ему.

Она измучено откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. На грудь навалилась такая тяжесть, будто ее придавило могильной плитой. Бесполезно. Все бесполезно. Она ничего не сможет сделать для рабов.

«Джеймс скорее убьет меня, чем изменит свое отношение к ним, — подумала она. — Негры для него — рабочий скот. Он выжимает из них все соки, и его не терзают ни малейшие угрызения совести… если у такого человека вообще есть совесть… Как можно продать маленького ребенка этому алчному торгашу? Что это за заведение, о котором он говорил?..»

С полчаса она просидела в кресле, гоняя по кругу невеселые мысли, как вдруг за окном раздался пронзительный женский крик:

— Не-ет!

Господи! Что еще стряслось? Элизабет в смятении выбежала на балкон.

Фургон как раз выезжал на аллею. Скованные цепью рабы понуро следовали за ним. Со стороны полей наперерез этой унылой процессии неслась негритянка, размахивая руками и что-то нечленораздельно вопя.

Маленький Майк протянул ручки сквозь ржавую решетку и закричал:

— Мама!

— Сынок! — Негритянка издала истошный вопль и, подбежав к повозке, уцепилась за прутья.

— Тпру! — Работорговец осадил мулов и оглянулся на Джеймса. — Сэр, уберите свою скотину, пока ее не переехало колесом.

— Люси, черномазая идиотка! — рявкнул Джеймс. — Сейчас же вернись к работе, или я задам тебе трепку!

Негритянка обернулась, не выпуская решетку из рук.

— Масса Джеймс! Масса Джеймс! Умоляю! Не продавайте Майка! Пожалуйста, масса Джеймс! — с рыданиями и всхлипами заголосила она.

— Ты оглохла, мразь? — гаркнул подоспевший Билл Браун. — Хозяин велел тебе возвращаться в поле! Пошла прочь, или отведаешь моего кнута.

Он бросился к ней, на ходу разворачивая кнут. Несчастная мать продолжала цепляться за тянущегося к ней сына. У Элизабет от жалости стиснуло грудь. Но она ничем не могла помочь, оставалось лишь смотреть на душераздирающую сцену, до боли сжимая кулаки.

Надзиратель подскочил к Люси и полоснул ее кнутом. Она вскрикнула, а Майк зарыдал. Браун продолжал хлестать рабыню, пока ее пальцы не разжались, и она не повалилась на дорогу, закрывая голову от сыпавшихся на нее ударов.

Мерфи стегнул мулов, и фургон с дребезжанием покатился прочь. Негритянка порывалась вскочить, но Браун сек ее каждый раз, когда она пыталась встать на ноги.

Лишь когда повозка скрылась из виду, он прекратил избивать Люси. Она тяжело поднялась. Ее платье из мешковины потемнело — то ли от пыли, то ли от крови. Пошатываясь, она побрела к Джеймсу. Тот, скрестив на груди руки, стоял у ступеней и с самым невозмутимым видом смотрел на нее.

Приблизившись к нему, негритянка вскинула голову.