Если принять во внимание этот здравый смысл Бисмарка, который заставлял его прислушиваться к мнениям влиятельных общественных кругов, то надо внести некоторые коррективы в пресловутое мнение о его преклонении перед политикой «крови и железа». Решительность внешней политики, которая привела его уже в первые годы правления к вооруженному столкновению с Данией и Австрией, была отчасти попыткой победоносными войнами примирить с собою общественное мнение страны. Он глубоко чувствовал неудобства управления вопреки конституции, без общественной поддержки и, несмотря на все свои гневные выпады против палаты, в течение всей эпохи конфликта искал какого-нибудь компромисса, на почве которого можно было бы заключить мир с палатой… Еще менее решительно был настроен сам король. Сам Бисмарк не верил в твердость короля и в январе 1864 г. писал Роону, что король «в конце концов решил уступить демократии. Если не случится чуда, наша партия проиграна, и на нашу долю останутся лишь оскорбления современников и потомства».

Но было бы, конечно, очень большим преувеличением думать, что в сторону агрессивной внешней политики Бисмарка толкали только поиски примирения с палатой. Искание общественной поддержки было только одной стороной его деятельности. Другая ее сторона питалась традиционной верой прусской администрации и самой династии в силу меча и преклонением перед приемами вооруженного воздействия. «Не речами и постановлениями большинства будут решаться великие вопросы современности, — это мнение было огромной ошибкой 1848 и 1849 гг., — а железом и кровью», — эта часто цитировавшаяся фраза Бисмарка, произнесенная им 30 сентября 1862 г. в бюджетной комиссии палаты, выражает собою не всю совокупность его политических приемов, направленных к объединению Германии, как это нередко доказывается, а только часть их, но часть очень характерную. Бисмарк только одной половиной своего политического существа примыкал к новой конституционной Европе и поэтому должен был искать поддержки общественных сил и считаться с общественными настроениями, но с другой стороны в нем сидел прусский юнкер, властный и категоричный в своих решениях, любивший разрубать саблей запутанные узлы политических отношений. До сих пор Австрия была главной помехой на пути к германскому объединению под главенством Пруссии, следовательно, Австрию надо устранить, а для этого ее необходимо разбить. На этом Бисмарк стоял твердо. Он, однако, обладал достаточной политической дальнозоркостью для того, чтобы понимать, насколько непрочно только военное торжество над соперником, не сопровождающееся одновременно унижением его в глазах общественного мнения. Для этого он никогда не упускал случая подчеркнуть политическую и общественную отсталость Австрии в сравнении с Пруссией и уже с первых лет своего пребывания у власти любил напоминать, что только Пруссия может дать объединившейся Германии демократические, отвечающие общественным настроениям учреждения. Так, еще в 1863 г., в разгар конфликта, представляя своему королю записку о необходимости отклонить австрийский проект будущей германской конституции, который предлагал помимо союзного совета установить еще парламент из трехсот депутатов, разделенных на две палаты и избираемых ландтагами отдельных государств, — Бисмарк прежде всего указывал на его недемократический характер и утверждал, что только «истинное, основанное на прямом участии всей нации народное представительство» может освободить страну от «династических и партикуляристических [15] интриг». Из этого видно, что политика Бисмарка, даже в разгар его борьбы с прусским народным представительством, не была построена на чистом культе «крови и железа» и не вполне была чужда тех самых идей, которые вдохновляли и деятелей 1848–1849 гг.

Саму свою политику «крови и железа» он начал с защиты популярной в обществе идеи национальной автономии. В начале 1864 г. он объявляет войну Дании с целью изгнать датское правление из немецких герцогств — Шлезвига и Голштинии. «Здесь, — говорил он, — мы имеем дело с таким вопросом, по поводу которого можно во всякое время начать войну, как это только позволит политическое положение Европы». Война начиналась во имя освобождения из-под датского ига немецких провинций, но в душе Бисмарк при этом руководствовался, конечно, далеко не принципом национальной независимости, а стремлением к территориальному приращению: приобретение Шлезвига с его выходами к Балтийскому и Северному морям, с его превосходной гаванью Килем слишком соответствовало традициям прусской политики, ее тяге к морям, для того чтобы он мог упустить этот случай. Позднее он говорил с полной откровенностью: «Я всегда думал, что присоединение Шлезвига к Пруссии составляет лучшее из всех решений вопроса». Но на этом пути ему было суждено столкнуться с Австрией. Война против Дании велась в союзе с Австрией, но, уже затевая войну, Бисмарк предвидел, что дело кончится столкновением с Австрией из-за дележа завоеванных земель. Впоследствии соратник Бисмарка, Мольтке, так писал о настроениях в правительственных кругах, которыми руководил Бисмарк: «Война 1866 года не была вызвана необходимостью защищать наше подвергающееся угрозе существование: это был конфликт, признанный необходимым в кабинете, давно задуманный и постепенно подготавливавшийся». К этому конфликту Бисмарк давно готовился; для него он ценой разрыва с палатой усиливал военные силы Пруссии. Но и здесь он, помимо надежды на прусские войска, заботился о том, чтобы во время столкновения Пруссия выступила в качестве прогрессивной, а Австрия в качестве реакционной силы, цепляющейся за отжившие политические формы. К общественному мнению тогдашней Германии, в котором главную роль играла либеральная буржуазия, он был равнодушен и в предстоящем конфликте с Австрией возлагал свои надежды не на одну только силу оружия. Конфликт разыгрался довольно быстро. Сначала герцогства были отданы (по Венскому договору 30 октября 1864 г.) в совместное управление Пруссии и Австрии; через год, ввиду возникших несогласий между совладельцами, их разделили, причем Австрия получила Голштинию, а Пруссия — Шлезвиг (ганзейская конвенция 14 августа 1865 г.). Но и здесь они не поладили между собой ввиду того, что Бисмарк по давнишней привычке прусских администраторов сразу и слишком резко принялся за искоренение в Шлезвиге всякого духа местного патриотизма, а Австрия — тоже в силу давних австрийских традиций ввела в своей провинции довольно мягкие порядки. На этой почве между Австрией и Пруссией возникли очень серьезные трения. Бисмарк не находил нужным особенно считаться с настроением присоединенных земель, несмотря на национальный лозунг, во имя которого якобы была начата война с Данией. Он знал, что общественное мнение Германии быстро простит ему его слишком решительную политику опрусачивания. Но зато по отношению к этому всегерманскому общественному мнению он сразу сделал две существенных уступки: во-первых, завязал переговоры с итальянским королем Виктором Эммануилом, несмотря на то, что Австрия и другие немецкие государства видели в савойском доме революционную династию, добивавшуюся единства Италии путем свержения нескольких законных династий. Сам прусский король не хотел иметь ничего общего с итальянскими королем, и Бисмарку стоило больших усилий преодолеть отвращение Вильгельма к революционному происхождению власти савойского дома. Конечно, союз с Италией был нужен Бисмарку не только затем, чтобы привлечь к себе расположение немецких либералов: на первом плане для него здесь стояли соображения военной помощи, которую Италия могла оказать Пруссии в предстоящей войне против Австрии; но Бисмарк не упускал из виду и того, что союз с Италией привлекает на его сторону либеральные круги Германии и что, заключая его, он одновременно убивает двух зайцев. Другая диверсия Бисмарка в сторону либеральной буржуазии заключалась в том, что, когда окончательно выяснилась невозможность мирного разрешения конфликта с Австрией из-за управления Шлезвигом и Голштинией, он неожиданно предложил созвать общегерманский парламент путем прямых выборов и всеобщего голосования всей немецкой «нации», который должен был заняться вопросом о переустройстве Германии, — конечно, на основе прусских предложений. Уже второй раз Бисмарк пускал против Австрии это оружие, и оно должно было и теперь сослужить ему хорошую службу. Образ действий Бисмарка оттенялся тем ярче, что Австрия только что перед этим предлагала передать шлезвиг-голштинский вопрос на разрешение Союзного сейма — учреждения, которое до этого времени служило только помехой всяким попыткам объединения и реформ в Германии и уже давно заслужило презрительную кличку «собрания мумий». Предложение Бисмарка произвело тем более сильное впечатление, что этим он открыто давал понять, что идея германского единства им не забыта и что он готов ее снова поднять при любом удобном случае. В Германии выступление Бисмарка именно так и было понято. «Теперь дело шло, — писал об этом выступлении Мольтке, — уже не о завоевании новой территории, а о господстве над Германией». Мольтке писал «о господстве над Германией» потому, что для всех становилось все более ясным, что германское объединение может произойти только в форме прусской гегемонии, но речь шла здесь именно о германском единстве. Так понимали дело немецкие либералы еще в эпоху франкфуртского парламента. Бисмарк, поднимая теперь старое знамя немецкого единства, хотел, чтобы война с Австрией велась под прежними, популярными в обществе лозунгами. Мы видим, что и здесь Бисмарк возлагал свои надежды не на одну «кровь и железо», а заботился о привлечении на свою сторону тех общественных кругов, за которыми он в данную минуту признавал силу.

Но расчет Бисмарка был более на будущее, чем на настоящее. В 1866 г., накануне войны с Австрией, общественное мнение Германии не сложилось окончательно и в общем было неблагоприятно для политики Бисмарка. Он слишком запугал общество своей решительной, не останавливающейся перед открытым нарушением конституции политикой; кроме того, цели войны не представлялись в достаточной мере ясными, и неповоротливые умы немецких бюргеров не могли в то время еще достаточно осмыслить, какое значение в истории германского объединения займет предстоящая война с Австрией. Именно в этой неясности целей войны и упрекал Бисмарка в своем манифесте «Национальный союз».

Но Бисмарк верно рассчитывал на оправдание своих действий post factum, и расчет оправдался. Известен исход австро-прусской войны: несмотря на то, что на сторону Австрии стали Ганновер, Кургессен, Нассау, Саксония и Южная Германия (Бавария, Баден, Вюртемберг), Пруссия без большого труда, опираясь на союз с Италией, разбила своих противников. Ганноверская армия капитулировала через две недели после начала военных действий; Саксония была занята без боя, и вслед за этим наступила очередь Австрии. Прусское ружье Дрейзе оказалось неизмеримо выше вооружения австрийского пехотинца, прусские генералы, во главе которых стоял Мольтке, дальновидностью и способностью к самостоятельным действиям намного превосходили австрийских; смелое и решительное наступление пруссаков сразу перепутало все планы австрийского штаба, построенные на соображениях осторожного ведения кампании; австрийская система действий сомкнутыми рядами повела к страшным опустошениям в рядах австрийской армии, между тем как пруссаки на открытых местах предпочитали рассыпаться цепью и вообще обнаружили умение считаться с условиями почвы и местности. При таких условиях разгром австрийской армии был необычайно стремительным: Австрия объявила войну 17 июня; через две недели после этого 3 июля австрийцы были наголову разбиты при Содовой, а еще через две недели прусская армия стояла уже под стенами Вены. Еще раньше другой прусской армией были разбиты войска южногерманских государств. Победа пруссаков была полная, но Бисмарк не находил невыгодным для Пруссии, ни даже возможным чрезмерно унижать Австрию. Его задачей было только уничтожение того противодействия, которое он неизменно встречал в лице Австрии на пути к объединению Германии под главенством Пруссии. При крайне опасном международном положении Пруссии, граничившей с запада и востока с двумя сильными державами, Россией и Францией, готовыми при первом удобном случае занять враждебную по отношению к ней позицию, наживать для своего отечества нового непримиримого врага в лице Австрии Бисмарк отнюдь не хотел. Поэтому он настаивал перед королем Вильгельмом, чтобы Пруссия отказалась и от триумфального вступления в Вену, что осталось бы навсегда тяжелым воспоминанием для австрийцев, и, главное, от территориальных уступок в пользу Пруссии. В первом случае король уступил сравнительно легко, но по вопросу об отказе от территориальных приращений Бисмарку пришлось употребить много красноречия и энергии, чтобы убедить короля и его окружение. В конце концов король уступил и здесь своему более дальновидному министру, и Австрия в результате войны потеряла только одну венецианскую область, отданную ей Италии (кроме, конечно, своих прав на Шлезвиг и Голштинию; эти герцогства были переданы в единоличное владение Пруссии). Зато Пруссия постаралась вознаградить себя за счет второстепенных государств Германии. Теперь, наконец, настал удобный случай для уничтожения чересполосности прусских земель, и Пруссия воспользовалась им в полной мере. К ней были целиком присоединены Ганновер, Кургессен, Нассау, город Франкфурт-на-Майне и некоторые более мелкие территории (небольшие области в Баварии и в Гессен Дармштадте). Вместе с Шлезвигом и Голштинией это составляло около 1300 квадратных миль и 4300 тысяч населения (до этих присоединений в Пруссии было около 20 миллионов населения).

Победа была одержана, и Вильгельм I уже думал воспользоваться внешними успехами своего оружия для реакционного поворота во внутренней политике. Несмотря на весь его практический ум, его симпатии всегда были на стороне консерваторов, и он думал, что теперь, после двух победоносных войн, общество не будет противодействовать усилению королевской власти. Он не думал возвращаться к чистому монархизму, но ему казалось, что теперь возможно изменить конституцию в сторону увеличения прав короны. Феодально-юнкерская партия поддерживала его в этом, и от нее к нему даже была отправлена делегация с просьбой пересмотреть конституцию. Но Бисмарк оказался гораздо дальновиднее и короля, и своих прежних политических друзей, он знал, что повернуть на путь реакции после победоносных войн нетрудно; но ему ясно было и то, что реакционная политика — плохое средство для достижения германского единства и что объединить Германию можно было только при поддержке общества. Поэтому удачи внешней политики он хотел употребить иначе, чем король, а именно — воспользоваться ими не для усиления королевской власти, а для примирения с обществом. Он видел, что теперь прусское общество охотно простит ему его прежнюю автократическую политику, приняв во внимание, к каким блестящим результатам она привела. Поэтому он стал убеждать короля, чтобы тот обратился к парламенту с просьбой сложить с министерства ответственность за расходование денег, собранных со страны без разрешения палаты. Король после долгих возражений уступил и здесь, так как Бисмарк уже оказал на него неограниченное влияние. В заседании палаты Вильгельм произнес речь, в которой признал, что «государственные расходы за последние годы не имеют того законного основания, которого требует ст. 99 конституции». Правда, король не выражал раскаяния в безбюджетном управлении страной и, ссылаясь на жизненные интересы страны, заявлял, что в случае повторения прежних обстоятельств он вынужден был бы поступить так же; но было уже большой уступкой конституционному режиму то, что король просил для своего правительства индемнитета [16] за расходование неутвержденных палатой налогов и сам первый протягивал народным представителям руку примирения, выражая надежду, что «последние события будут содействовать необходимому соглашению» и что теперь «будет навсегда прекращен конфликт, продолжавшийся до сих пор».

Палата охотно приняла протянутую ей руку примирения. Еще до начала парламентской сессии, в которой король произнес свою знаменитую речь, произошли новые выборы, на которых прогрессисты потерпели поражение. Это было показателем настроения страны и, главным образом, конечно, буржуазии, которая теперь начинала понимать, какие перспективы для нее сулит энергичная политика Бисмарка. Далее многие из тех депутатов, которые прошли в палату под флагом прогрессистов, уже в самой палате изменили свои взгляды. Заявив, что в вопросах внутренней политики они по-прежнему остаются на почве лояльной, но бдительной оппозиции, эти депутаты решили, однако, поддерживать внешнюю политику правительства Бисмарка. Таково было происхождение национал-либеральной партии, которая с этого времени наряду с Бисмарком берет на себя роль повивальной бабки германского единства и освящает именем либерализма политику националистических стремлений. К ней примкнули либералы из вновь присоединенных областей, и один из них — вождь ганноверской либеральной оппозиции Беннигсен — даже стал лидером этой партии. Кроме того, в ее состав вошли и представители левого центра из прежнего состава прусской палаты. Эта партия в скором времени стала настоящей опорой Бисмарка, и ей не пришлось, как мы увидим ниже, становиться в оппозицию к правительству. Националистические стремления и объединительный энтузиазм уже очень скоро перевесили в ней либеральный дух, и либеральные лозунги у этих «людей с двумя душами» скоро стали декорацией, которой они лишь окружали свои выступления в торжественных случаях. Они быстро сдали свои либеральные позиции во всех существенных вопросах, зато превосходно усвоили себе деловой дух немецкой буржуазии и быстро поняли ее главные интересы. Если немецких прогрессистов 50-х и начала 60-х годов XIX в. политическая идеология с ее либеральными лозунгами часто заставляла забывать о реальных интересах буржуазии, то у национал-либералов всегда на первом плане стояли коммерческие тенденции делового мира, и в угоду им они готовы были принести в жертву всякую идеологию. Это и сближало их с Бисмарком, который тоже не считался ни с какой идеологией и верил только в силу и реальные интересы. Это вообще должно было сделать из них опору реалистического царствования Вильгельма, что очень скоро и случилось.

Заручившись поддержкой прусской палаты, Бисмарк твердыми шагами идет к своей главной цели — германскому единству. Время для окончательного объединения всей Германии в одно государство еще не пришло. Для этого нужно было пройти еще через войну с Францией, ибо по основным условиям мирного договора, выработанным в Париже Наполеоном и прусским посланником Гольцем, южногерманские государства должны были составить отдельный союз. Франция, которая уже теперь, после блестящих побед прусского оружия, начинала утрачивать свою гегемонию в Западной Европе, отнюдь не хотела допускать дальнейшего возрастания прусского могущества. Сейчас же после австро-прусской войны начинать новую войну Бисмарк еще не чувствовал себя готовым, и потому он принялся пока за частичное объединение Германии.