Война, которая прошла под национальным флагом защиты от иноземных посяганий, закончилась быстрее, чем предполагали Бисмарк и его соратники. Ходи исход ее слишком известны, чтобы на ней стоило останавливаться. Для нас важно здесь определить, остался ли Бисмарк в последний момент германского объединения верен тому пути, которым он шел раньше. Мы видели уже, что «железо и кровь» играли далеко не исключительную роль во всей его предшествовавшей политике и что он всегда искал поддержки общественного мнения, признавая, однако, действительную общественную силу лишь в лице буржуазии, причем в те моменты, когда этой поддержки у него не было, он чувствовал себя очень неспокойно. Но в 1870–1871 гг. положение Бисмарка было иное, чем в 1866 г. Тогда объединение Германии еще не было завершено; теперь Бисмарк закладывал (как он, по крайней мере, думал) последний камень германского единства. Тогда позади него стояли годы открытой борьбы с народным представительством, теперь в ближайшем прошлом была блестящая внешняя политика и все увеличивавшаяся популярность, приводившая канцлера к репутации национального героя. Тогда частичное объединение совершалось после войны с правительствами тех самых государств, которые вошли в состав Северо-Германского союза; теперь еще до окончательного разгрома Франции, а именно в декабре 1870 г. (напомним, что Париж капитулировал 24 января 1871 г.)сами правительства южнонемецких государств по инициативе баварского короля Людвига II выразили согласие дать Вильгельму I титул германского императора (но не «императора Германии», ибо это выражало бы притязание на господство над всей территорией Германии). Все это вместе взятое с одной стороны, создавало для Бисмарка более прочную позицию, сообщало ему большую уверенность в своих силах, но, с другой стороны, побуждало и к большей мягкости по отношению к тем правительствам, которые добровольно соглашались стать под гегемонию прусского короля. Бисмарк поэтому в значительной степени ограничил строгость подчинения южногерманских государств общеимперским интересам; но уступки, которые он сделал в их пользу, были чисто династическими; это был поклон в сторону южнонемецких государей, а не в сторону южнонемецких народов. В то время, как северогерманские государства отдавали в пользу Союза не только таможенные доходы, но и доходы с предметов потребления, с почты и телеграфа, южнонемецкие земли сохранили косвенные налоги с некоторых предметов очень широкого распространения (пиво и спирт) в свою пользу (Бавария, Вюртемберг, Баден), удержали в своих руках почту и телеграф, конечно, с доходами от них (Бавария, Вюртемберг) и далее свободу от подчинения некоторым общеимперским законам (Бавария). Это увеличивало казенные доходы южных государств, но мешало единству налоговой системы, вносило некоторую путаницу в почтово-телеграфные сношения, а главное, значительно ослабляло имперские доходы. Буржуазия, с которой Бисмарк до сих пор особенно считался, хоть и ссорился с ней, менее всего могла быть ему за это признательна; здесь-то и сказалась та уверенность в себе, то сознание прочности своего положения, которыми Бисмарк был тогда всецело проникнут и которые позволили ему в угоду династическим интересам южных государей пренебречь интересами национальными.

Но пока это было еще сравнительно незначительное уклонение в сторону от национальных интересов. Зато во всем остальном конституция новой германской империи явилась почти повторением конституции Северо-Германского союза, с заменой лишь титула для прусского короля. По-прежнему исполнительная власть в лице имперского канцлера сохраняла перевес над властью законодательной. По-прежнему Пруссия имела решительное преобладание в общеимперских вопросах над всеми остальными немецкими государствами. Фактически получалось такое положение, при котором не Германия поглощала в себе Пруссию, а Пруссия растворяла в себе Германию.

Вильгельм I в день провозглашения германской империи, 18 января 1871 г., писал своей жене: «Не сумею тебе описать, в каком настроении я провел эти последние дни, — отчасти ввиду тяжкой ответственности, которую мне приходится на себя взять, а отчасти и прежде всего ввиду того горя, которое я испытываю при мысли о том, что мой титул прусского короля отодвигается на задний план». Но это была совершенно напрасная боязнь; титул прусского короля передал короне германского императора все свои главные оттенки, и прусский характер управления с его преклонением перед материальными богатствами культуры, армией и финансами, с его чиновничьей безответственностью охватил постепенно и германскую империю. Только общественная опора власти теперь обнаружила тенденцию к перемещению — правда, с частыми колебаниями и уклонениями на старые пути — из феодально-дворянских кругов на круги торгово-промышленные, причем эти круги по мере того, как укреплялось их положение, все более теряли свои старые либеральные лозунги и проникались консервативно-авторитарными и милитаристскими настроениями (в этом последнем отношении, как мы видели, немецкая буржуазия сдала свои позиции уже в 1866 г.).

Союз Бисмарка с буржуазией был особенно ярок после 1870 г. В первые годы империи — политика германского правительства является прямым продолжением политики Северо-Германского союза. Только покровительство буржуазии принимает гораздо более ярко выраженный характер. Из пятимиллиардной контрибуции, которую Германия получила от Франции, значительная доля пошла на субсидии промышленникам и новым акционерным обществам. Правительственная помощь совпала с расцветом буржуазии, и в Германии как грибы стали расти разного рода капиталистические предприятия. Это было повторением промышленной горячки 50-х и 60-х годов, только в гораздо более грандиозных размерах. Обществом овладела страсть к легкой наживе, своего рода спекуляционная лихорадка, и Бисмарк не находил нужным мешать этому. А пока, опираясь на свой союз с национал-либералами, он завязывал все более прочные узы немецкого единства. То, что в конституции Северо-Германского союза было провозглашено только в качестве принципов — и имело пока только частичное осуществление, теперь стало облекаться в форму отдельных законодательных актов и получило немедленное практическое применение. В 1873 г. во всей Германии была установлена единая монета и введено золотое обращение. Крупные государства Германии отказались от права иметь своих дипломатических представителей за границей (1871–1872 гг.). В 1871 г. было введено общее почтовое право. В 1875 г. был создан общий Имперский банк. Затем объединению подверглось и судопроизводство, а в конце 70-х годов XIX в. появились суды, действовавшие на основе общеимперских законов. Параллельно с этим шла политика сплочения и объединения армии: в 1872 г. во всей Германии был введен общий военно-уголовный кодекс; в 1874 г. прусский закон о воинской повинности был распространен на всю Германию. Конечно, Бисмарк не забывал и об усилении армии и периодически требовал от рейхстага и новых континентов, и новых ассигнований на военные нужды.

Зато во всем том, что не касалось объединения, коммерческого расцвета и внешнего усиления Германии, Бисмарк не проявлял ни энергии, ни торопливости. К 70-м годам XIX в. относятся всего две реформы Бисмарка, носившие характер борьбы против феодально-консервативных пережитков. Во-первых, это была административная реформа округов (1872 г.), дополненная указами 1875 г. и 1876 г. об административных судах и о надзоре за органами местного самоуправления. Реформа 1872 г. касалась только пяти восточных прусских провинций, где по-прежнему помещикам принадлежала административная, юридическая и полицейская власть над крестьянским населением (на западе этого уже давно не было). Теперь патримониальную власть помещиков должны были заменить назначенные королем чиновники и избранные представители местного населения; именно на низшей ступени — участке (Amtsbezirk) во главе стоял назначенный правительством участковый начальник (Amtsvorsteher), которому помогали избранные от общин старшины (шульцы). Следующей ступенью были уезды (Kreis’bi) под управлением назначенного ландрата, стоящего во главе уездного комитета из шести членов, выбранных окружными собраниями (Kreistag’n); еще выше стояли провинции, управляемые провинциальным директором (Landsdirektor) и провинциальным комитетом, избираемым провинциальным собранием, которое в свою очередь составлялось из делегатов от окружных собраний и муниципальных городских советов. Влияние местного дворянства на провинциальную администрацию этим законом не было вполне уничтожено. В окружных собраниях (Kreistag’ax), которые выбирались на основе прусского трехклассового закона, землевладельцы играли еще очень значительную роль, а между тем эти крейстаги были основным элементом провинциального управления. Тем не менее, реформа 1872 г. значительно урезала права дворянства на местах и потому вызвала со стороны юнкеров самую яростную оппозицию. Особенно сильное сопротивление было оказано прусской палатой господ; королю, чтобы сломить это сопротивление, пришлось прибегнуть к экстраординарной мере: назначению новых 25 членов верхней палаты. Это было сделано Вильгельмом, конечно, по настоянию Бисмарка, и партия «Крестовой газеты» теперь зачислила канцлера в ряды ревностных противников юнкерских идеалов, — несмотря на то, что и после 1872 г., как показал опыт, поместное дворянство еще продолжало господствовать в области местного управления.

Второй либеральной реформой Бисмарка в 70-х годах XIX в. был его закон о печати. Бисмарк не был сторонником свободы печати, но национал-либералы в союзе с прогрессистами вынуждали его скорее реформировать устаревшее положение о печати, и так как и центр был на стороне реформы, то Бисмарк, после некоторых отсрочек, представил в палату 1874 г. проект закона, устанавливающего судебную ответственность по литературным делам и явочный порядок для периодических изданий.

Зато по самым существенным вопросам внутренней политики Бисмарк не хотел делать никаких либеральных уступок. В числе программных требований национал-либералов стояло требование ответственности министров и вознаграждения депутатов, но Бисмарк здесь твердо стоял на своем и ни за что не хотел признать, что он и его помощники могут отвечать за свои действия перед кем-либо, кроме короля; и национал-либералы не особенно настаивали на принципе парламентарного управления, так как политика Бисмарка их теперь вполне удовлетворяла. Особенно полным было в это время согласие Бисмарка с торгово-промышленными кругами по вопросам экономической политики. Правой рукою Бисмарка во всех экономических вопросах был тогда известный манчестерец Дельбрюк. Бисмарк был в это время вполне согласен с ним, что главным залогом благосостояния нации является предоставление полной свободы капиталистическому хозяйству. Конечно, в этот период совершенно прекратились прежние заигрывания Бисмарка с рабочими и их вождями. В официозе правительства, «Provincial-Correspondenz», теперь помещаются открытые нападки и на лассалианцев, и на социал-демократов, причем обе партии упрекают в том, что они «забрасывают рабочее население обещаниями государственной помощи, которая вообще не может осуществиться, и попытки осуществления которой с самого начала терпят крах». От всякой связи с государственным социализмом Бисмарк теперь решительно отрекается. В одной записке 1872 г., которая была составлена Дельбрюком, но под которой подписался Бисмарк, стоят такие слова: «Конечно, ослепленные рабочие и их вожаки предъявляют далеко идущие требования о заботе и помощи со стороны государства. Они взывают к вмешательству власти, чтобы провести их требования о сокращении рабочего дня и увеличении заработной платы; они хотят обеспечить себе… участие в прибылях того предприятия, где они заняты; наконец, они требуют, чтобы государство давало свои средства или открывало свой кредит для основания предприятий, прибыль с которых шла бы рабочим. Такие требования государство должно принципиально отклонить, как выходящие за границы его полномочий и задач. Каждому сведущему и образованному человеку известна истина, что государство может только стеснять частную промышленную деятельность и глубоко расстроить все хозяйственные отношения, если пожелает со своими средствами и кредитом вмешиваться в промышленную область или выступать с регулированием цен и заработных плат». Правда, эта категоричность настроения скоро покидает Бисмарка, и он уже в восьмилетний период своего либерального канцлерства колеблется, не следует ли государственным властям ввиду успехов социалистического движения принять некоторые активные экономические меры — отчасти в виде удовлетворения некоторых требований рабочих, отчасти в виде полицейских репрессий против социалистов, но пока эти колебания еще оставались в стадии официальных и официозных записок, писем и проектов, не приводя ни к каким положительным мерам и не нарушая союза Бисмарка с либеральной буржуазией.

К восьмилетнему периоду либерального канцлерства Бисмарка относится и наделавшая много шума его борьба с католиками, которую Вирхов назвал «борьбой за культуру» (Kulturkampf). В нашу задачу не входит изложение внешнего хода этой борьбы, слишком известной и еще живущей в памяти многих из наших современников. Мы лишь хотим отметить, с какими из старых элементов гогенцоллерновской политики она находилась в согласии и какими новыми фактами германской истории она была вызвана. Равнодушие к вопросам вероисповедания было одной из характерных черт прусской политики, но мир с католиками и до Бисмарка не раз нарушался в течение прусской истории. Еще в 20-х годах XIX в. католическое духовенство рейнских провинций отказалось подчиниться обычаю, получившему право гражданства в остальной Пруссии, по которому при смешанных браках сыновья должны следовать религии отца, а дочери — религии матери. В 30-х годах также были случаи столкновения между светской и духовной властью. Во всех этих случаях наступающей стороной было католическое духовенство, а прусское правительство занимало позицию активной обороны. При Бисмарке в наступление перешли одновременно обе стороны. Бисмарк, как и большинство предшествовавших ему прусских политиков, был весьма равнодушен к религии, но он был проникнут безграничным преклонением перед властью и потому не мог допустить никаких помех на пути победного шествия государственной колесницы. Культ государства был одной из старых гогенцоллерновских традиций; к возвеличению государства, его внешней мощи и внутренней прочности были, в сущности, направлены все усилия наиболее энергичных прусских монархов и их министров. Но как раз по отношению к католической церкви прусское и другие германские правительства делали очень крупные уступки. В католицизме даже прусское, протестантское правительство видело один из устоев порядка и прощало ему то, что не простило бы другим общественным элементам — слишком большую самостоятельность и даже некоторую заносчивость в поведении. Почти во всех случаях столкновений между государством и церковью уступало государство. В 50-х и 60-х годах католики получили очень важные права и преимущества в Германии; народное образование находилось в значительной степени в руках католического духовенства даже и в протестантских государствах. Бисмарк нашел нужным положить всему этому конец.

Католицизм был для него опасной силой по двум причинам. Во-первых, с возрождением единой Германии должен был снова возродиться старый антогонизм между папством и империей. Конечно, церковно-политическая ситуация в XIX в. была очень непохожа на отношения между папской и императорской властью в XI–XIII веках; но теперь папство, лишенное светской власти, приобрело новый авторитет в народном сознании, облекшись в терновый венец отречения от мирских благ; мистические настроения, которые доминировали в первой половине XIX в., подняли его авторитет среди средних слоев общества и немецкой интеллигенции; оно только что провозгласило (1870 г.) принцип непогрешимости римского первосвященника и совсем не думало отказываться от влияния на светские дела и от господства над светской властью.