Бисмарк и не надеялся задавить социалистическое движение в Германии одними только полицейскими мерами. Он не был похож на шаблонных бюрократов и понимал, что немецкий социализм имеет слишком глубокие корни, чтобы задавить его одними репрессиями. На выручку пришла школа катедер-социалистов, которые в противоположность манчестерцам доказывали, что государство в своих собственных интересах должно вмешаться в борьбу между трудом и капиталом в защиту первого и законодательным путем гарантировать интересы рабочих. Во главе этой школы стояли крупнейшие политико-экономисты Германии (Шмоллер, Вагнер, Шефле, Брентано, Гельди др.), и Бисмарк оказался их понятливым учеником. В объяснительной записке, которая была приложена к законопроекту страхования от несчастных случаев (1881 г.), говорилось, что цель разумной политики должна заключаться в том, чтобы «внушить неимущим классам… тот взгляд, что государство — учреждение не только необходимое, но и творящее добро» и что положительная задача государства заключается в «укреплении благосостояния всех его членов, и особенно слабых и нуждающихся в помощи». В тронной речи, которую Бисмарк сочинил для Вильгельма в том же 1881 г., было также определенно заявлено, что «исцеления общественных зол следует домогаться не одним подавлением крайностей социал-демократии, но также и путем положительного содействия благосостоянию рабочих». Такие заявления обязывали к очень многому. Но когда дело дошло до практического осуществления заявленных принципов, то обычная энергия покинула Бисмарка и он не пошел дальше нескольких робких и незначительных начинаний. Причина этого заключалась в том, что Бисмарк вступил на путь социальной политики недобровольно, а под давлением обстоятельств, из боязни роста социал-демократического движения. Он больше всего думал о том, как бы ограничиться минимальными уступками, которые вызвали бы у рабочих благодарность по отношению к государству, не избавляя их в то же время от условий приниженного существования, не внушая им преувеличенных понятий об их силе и достоинстве и не поднимая их правового самосознания. Настоящая демократия никогда не могла вызвать в душе Бисмарка искренних симпатий, и если он протягивал им теперь одну руку помощи, то рабочие не могли забыть, что в другой его руке лежал камень в виде исключительных мер против социал-демократов. При таких условиях его политика защиты труда не могла ни вызвать доверия в среде рабочих, ни принести значительных результатов в смысле улучшения их экономического благосостояния. У него и мысли не являлось гарантировать пролетариату отсутствие безработицы, несмотря на то, что в годы кризисов безработица являлась одним из самых тяжелых зол для пролетариата; он упорно не хотел согласиться на обязательное установление праздничного отдыха для рабочих. «Запрещение работы по воскресеньям, — заявлял он, — ив субботу после обеда… на практике натолкнется на столь многие препятствия и повлечет за собою столь существенное вмешательство в свободу каждого отдельного лица, что может a priori считаться невыполнимым». Он противился также установлению десятичасового рабочего дня и запрещению ночных работ для женщин и детей; он не был согласен также и с необходимостью обязательного посещения школы детьми и подростками, занятыми в производстве. Даже и институт обязательной фабричной инспекции вызывал его неодобрение. «Я считаю заблуждением думать, — писал он, — что затруднения между работодателями и рабочими можно разрешить созданием нового класса чиновников, который носит в себе все зародыши бюрократических злоупотреблений». Он, конечно, всеми силами противился превращению рабочего вопроса из вопроса о желудке (Magenfrage) в вопрос о культуре (Kulturfrage). Меры, которые могли бы поднять культурный уровень рабочих, он считал выходящими за пределы рабочего вопроса. «Борьба работодателей и рабочих, — писал он, — вращается, главным образом, вокруг высоты участия каждой стороны в доходе и размере труда, которого можно требовать от рабочего…»

Еще до того, как Бисмарк вступил в новую эру своего социально-политического мировоззрения, в 1877 г. социал-демократы представили в рейхстаг довольно широкий законопроект об улучшении участи рабочих (десятичасовой рабочий день, учреждение примирительных камер и промышленных судов, установление обязательной фабричной инспекции, свободы профессиональных организаций); в следующем году под влиянием этих требований была запрещена truck-system, усилена ответственность за нарушение контракта и принято в принципе обязательное введение фабричной инспекции, что на практике свелось к назначению всего 30 правительственных инспекторов. Бисмарк скрепя сердце соглашался и на это; он предпочитал ограничить дело помощи рабочим введением обязательного страхования на случай болезни, увечья, старости и неспособности к труду [17] . В институте обязательного страхования подчеркивалась забота государства о рабочих и в то же время помощь давалась в таком виде, что от нее никак нельзя было ожидать подъема культурного сознания рабочих. Поэтому мысль об обязательном страховании рабочих вполне удовлетворяла Бисмарка, и на проведении ее в жизнь он сосредоточил все свои усилия. Для облегчения задачи Бисмарк создал в 1880 г. для Пруссии особый народнохозяйственный совет (Volkswirtschaftsrat). Он должен был играть роль советника правительства в хозяйственных делах. В нем было 75 членов, 45 из которых выбирались различными экономическими учреждениями, а 30 назначались министром (из этих 30, как особенно настаивал Бисмарк, 15 должны были обязательно принадлежать к ремесленникам или рабочим). Бисмарк хотел, кроме прусского совета по хозяйственным делам, создать такой же совет для всей империи, но рейхстаг отказался дать на это нужные кредиты, заподозрив Бисмарка в желании создать «побочный парламент» (Nebenpariament). Прусский народно-хозяйственный совет тоже был в скором времени распущен, но ему все-таки удалось выработать законопроект о страховании рабочих, который был затем внесен в рейхстаг (1881 г.). Рейхстаг принял этот законопроект с такими изменениями (была отвергнута идея государственной субсидии при выдаче страховых премий), что Бисмарк предпочел взять весь законопроект обратно. Он был принят по частям в следующих рейхстагах: закон о страховании на случай болезни в 1883 г., на случай увечья в 1884 г., на случай старости и неспособности к труду в 1889 г. Законами от 1885–1887 гг. страхование было распространено на некоторые частные категории рабочих и служащих, которые в первоначальных законах не предусматривались (на служащих на путях сообщения, на земледельческих, лесных и строительных рабочих, на моряков и судоходных рабочих). Принцип государственной субсидии был теперь сохранен; остальные суммы, необходимые для уплаты страховой премии, складывались из взносов от рабочих и предпринимателей. Во время прений с целью прочнее закрепить свой союз с католиками Бисмарк неустанно подчеркивал, что проводимые им меры являются актами христианской благотворительности, «практическим христианством» и даже рекомендовал членам рейхстага «почитать Библию», чтобы оттуда почерпнуть аргументы в пользу социального законодательства. На социал-демократов такие заявления Бисмарка производили, конечно, глубоко отрицательное впечатление, и они встретили проекты Бисмарка жестокой критикой, рассматривая их как своего рода ловушку, в которую канцлер хотел заманить рабочий класс. То, в чем они видели право рабочих, Бисмарк преподносил как благодеяние со стороны государства. С такой точкой зрения они согласиться не могли. Поэтому с изданием новых законов социал-демократическая агитация нисколько не ослабела и социализм пускал все более глубокие корни среди германского пролетариата.

Чтобы покончить с политикой Бисмарка в царствование Вильгельма I, нам надо дать еще общую характеристику его международной политики. После войны 1870 г. Германия стояла на вершине военной славы, но Бисмарк был слишком осторожным политиком для того, чтобы почить на лаврах. После победоносных войн Бисмарк, несмотря на все свои заигрывания с Россией и Италией, несмотря на всю свою умеренность по отношению к Австрии, боялся, как бы против Германии не возникла могущественная коалиция, похожая на времена Семилетней войны. От этой опасности ее нужно было застраховать. Прежде всего он направил свои дипломатические усилия в сторону Австрии, поманив ее возможностью компенсаций на Балканском полуострове за утрату влияния в Германии. Но он отнюдь не хотел в то же время и ссориться с Россией. Его идеалом было устроить дело так, чтобы Россия и Австрия полюбовно обосновались на Балканском полуострове, где он находил достаточно места для обеих. Поэтому к соглашению Германии с Австрией он стремился привлечь и Россию. Александр II ничего не имел против этого, так как боялся, как бы одностороннее соглашение Германии с Австрией не нанесло ущерба русским интересам на Балканах; к тому же от Германии Россия еще не терпела пока для себя никакой неприятности. Дальновидная политика Пруссии по отношению к России во время крымской войны и в 1870 г. и умеренность по отношению к Австрии в 1866 г. теперь принесли свои плоды, и результатом ее было соглашение трех императоров (Dreikaiserverhaltniss). В Берлин в сентябре 1872 г. съехались Вильгельм I, Франц Иосиф и Александр II и обязались не предпринимать ничего важного на Балканах без соглашения друг с другом, поддерживать status quo в Европе и совместно бороться против социалистической опасности. Это было как бы возобновлением Священного союза с характерным для него подчинением внутренней и внешней политики международному контролю, с пристрастием к status quo во вне и с реакционными замашками внутри. Если бы этот союз оказался прочным, то Бисмарк мог бы не беспокоиться за будущее Германии. Но Бисмарку было мало того, что Германия являлась одним из членов этого тройственного соглашения. Он хотел играть в нем главную роль и стремился подчинить своей политике двух остальных членов соглашения. Началось с того, что Бисмарк совершенно неожиданно для своих новых друзей стал готовиться к новой войне с Францией. Он думал, что кровопускание 1870–1871 гг. надолго обессилило Францию, а между тем Франция обнаружила удивительную жизнеспособность и стала оправляться гораздо быстрее, чем это было в интересах Германии. Бисмарк, всегда боявшийся реванша, забил в военные литавры, а когда во Франции в 1875 г. был принят закон, увеличивавший численность армии, прямо стал грозить Франции войной. Он намеревался устроить для Франции новое кровопускание, которое обессилило бы ее уже на десятилетия. Но этого не могли допустить ни Англия, ни Россия, для которых чрезмерное усиление Германии не могло не быть опасным. Особенно энергично в деле сохранения мира старался русский царь, который в мае 1875 г. лично приезжал в Берлин. Он уговорил Вильгельма, которому уже начинала надоедать воинственная политика Бисмарка, не затевать новой войны. Но Бисмарк не чувствовал себя удовлетворенным. Заступничество Александра за Францию поставило перед ним новую опасность — франко-русского сближения; и он теперь приложил все свои усилия к тому, чтобы ослабить влияние России на международные дела Европы и по возможности ее изолировать. Случай представился ему во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Эта война доказала невозможность полюбовного соглашения России и Австрии в балканских делах. Известно, что еще до Сан-Стефанского договора Австрия начала военные приготовления и не на шутку готовилась к войне с Россией. Бисмарку предстояло теперь выбирать между Россией и Австрией, и он не колебался в своем выборе.

В течение всей русско-турецкой войны он вел искусную игру и держал Александра II в убеждении, что его нейтралитет носит дружественный по отношению к России характер. Но на берлинском конгрессе, о созыве которого он усиленно хлопотал и на котором играл исключительную по своему влиянию роль, он раскрыл свои карты и поддержал не Россию, а Австрию. Во время конгресса русский уполномоченный граф Шувалов прямо предлагал Бисмарку союз России, но Бисмарк предпочел не ссориться с Австрией; он не поддержал Россию и во время ее ссоры с Англией из-за границы Болгарии, и Россия, не видя ниоткуда поддержки, должна была сдать свои сан-стефанские позиции. Благодаря Бисмарку, Австрия получила право оккупировать Боснию и Герцеговину и потому уже совершенно забыла про 1866 г. и прониклась чувством благодарности к Германии. Отсюда был уже один шаг до заключения оборонительного союза между Германией и Австро-Венгрией, который и был заключен в октябре 1879 г. Он был направлен главным образом против России, потому что в нем прежде всего было установлено, что если на одну из договаривающихся сторон нападет Россия, то другая должна помочь ей всеми своими военными силами. В случае же нападения других государств требовалось соблюдение только дружественного нейтралитета. Этот союз был всецело делом рук Бисмарка, потому что сам Вильгельм был в дружеских отношениях с Александром II, приходившимся ему родным племянником, и ни за что не хотел подписывать враждебного России договора. Чтобы побудить его к этому, Бисмарку пришлось пригрозить даже отставкой всех министров, и только после этой угрозы старый император уступил. Бисмарк, однако, и после заключения оборонительного союза с Австрией не терял надежды сохранить дружественные отношения с Россией. В 1887 г. он устроил нечто вроде возобновления союза трех императоров. По договору, заключенному между Вильгельмом I, Францем Иосифом и Александром III в этом году в Скерневицах, три императора обязывались соблюдать по отношению друг к другу дружественный нейтралитет, если кто-либо из них подвергнется чьему-либо нападению. У России в то время были натянутые отношения с Англией из-за дел в Передней Азии и на Кавказе, и потому она охотно пошла на заключение такого договора, который гарантировал ей невмешательство постоянно враждебной ей Австро-Венгрии в возможную войну с Англией. Незадолго до этого, в 1882 г., Бисмарку удалось достигнуть еще одного дипломатического успеха: к двойственному союзу Австро-Венгрии и Германии была присоединена еще и Италия, которой Бисмарк обещал гарантии ее территориальной целостности в обмен за союз. Тройственный союз стал теперь крупнейшей силой во всем мире, и Бисмарку, казалось, теперь уже нечего было бояться за безопасность Германии. Даже ненависть Франции ему удалось значительно ослабить, развязав ей руки на захват Туниса (1881 г.). Так искусными дипломатическими ходами Бисмарк добывал гарантии прочности и европейского могущества новосозданной империи. На дипломатическом поле у него не было соперников, и он мог теперь торжествовать полную победу.

Но одного только европейского могущества Бисмарку было мало. Он намеревался превратить Германию в мировую державу и на склоне своих лет, в последние годы царствования Вильгельма, стал неустанно работать в сфере укрепления власти Германии на морях и океанах. До восьмидесятых годов у Германии не было колоний, и Бисмарк раньше относился довольно равнодушно к вопросу о приобретении колоний. «У меня нет колониальных стремлений», — говорил он еще в 70-х годах. Но он всегда был чуток ко всему, связанному с коммерческим процветанием Германии. Даже в годы, когда он разорвал с национал-либералами и вернулся к аграрным симпатиям своей молодости, он не мог не заметить, какую огромную экономическую роль играют колонии в промышленном развитии страны конца XIX в. Когда в начале 80-х годов одна гамбургская фирма, разрабатывавшая природные богатства самоанских островов и уже близкая к банкротству, обратилась к Бисмарку с просьбой о субсидии, он занялся изучением колониального вопроса и уже очень скоро пришел к выводу, что Германия должна стать на колониальный путь. Он думал, однако, что государство не должно само завоевывать колонии, а только помогать тем смелым людям, по существу авантюристам, которые заведут торговые фактории во внеевропейских странах или займутся там полезными промыслами. Колониальное могущество Германии должно было, по его мнению, начаться с частного предпринимательства, а роль государства должна была ограничиться лишь предоставлением льготы и поддержки тем, кто на свой страх и риск поедет за моря с целью заняться там промышленной или торговой деятельностью. Скоро, однако, Бисмарк сделал шаг и дальше: он признал возможным объявить суверенитет Германии над теми землями, где немецкие негоцианты стали на твердую почву. Отсюда было недалеко и до того, чтобы объявлять немецкими колониями и те земли, где немецкие купцы и промышленники еще не укрепились, но где они только могли в близком будущем развить широкую коммерческую деятельность. Началось дело с того, что в 1884 г. по просьбе бременского купца Людерица Германия провозгласила свой суверенитет над южно-африканской бухтой Ангра-Пекеной. Затем в той же Юго-Западной Африке также по предложению частных лиц (гамбургских купцов Вермана, Тормелена и Янтцена) германский флаг был водружен в Тоге и Камеруне (1884 г.). Через год в Восточной Африке были заняты (опять по инициативе частного лица — Петерса) обширные земли к югу от экватора (Уками, Узагора, Нгуру, Узегуа). В то же время Бисмарк обратил свое внимание и на Океанию. В 1884 г. там была занята часть Новой Гвинеи и Новобританского Архипелага. В следующем году были заняты Маршальские и Каролинские острова. Таким образом, в очень короткий срок Германия превратилась в колониальную державу. Ее колонии во много раз превышали теперь территорию Германии (так, в одной Африке у Германии оказалось в четыре раза больше земель, чем в европейской ее метрополии). Пока все эти земли считались под германским верховенством, но находились в управлении частных торговых компаний, которые имели охранные грамоты от немецкого правительства. В них не посылались ни имперские войска, ни правительственные губернаторы. Превращение этих земель в имперские колонии в полном смысле этого слова (Kronkolonien) произойдет уже после смерти Вильгельма I.

В конце царствования Вильгельма I Германия стояла на вершине могущества, и старый император умер (1888 г.) в глубокой старости, на 91 году жизни, чувствуя, что под здание созданной его министром Империи подведен прочный фундамент.

Старый император Вильгельм I был необычайно популярен в Германии. В его царствование совершился самый значительный и самый славный переворот из всех, какие когда-либо знала германская история: из союза маленьких и слабых государств Германия превратилась в могущественную империю, укрепленную прочными союзами во вне и широко расправлявшую крылья на почве промышленного предпринимательства. Но, несмотря на всю популярность девяностолетнего императора, едва ли будет преувеличением сказать, что страна встретила вздохом облегчения конец этого чрезмерно долгого царствования. Последние годы правления Бисмарка были слишком ярко окрашены в черный цвет реакции; дружба с остэльбскими аграриями, гонения на социал-демократов, преследования печати — все это ясно показывало, что стареющий канцлер все определеннее возвращался к феодальным симпатиям своей молодости и все более утрачивал приобретенную в зрелые лета способность подстраиваться под условия времени и интересы наиболее влиятельных общественных групп. Его тяжелая рука все сильнее тянула Германию назад, к феодальному прошлому, не останавливаясь даже перед покушениями на им же самим созданные учреждения вплоть до всеобщего избирательного права и представительного образа правления. Еще в 1881 г. Бисмарк говорил князю Гогенлоэ: «Немцы не умеют обращаться с той чересчур тонкой игрушкой, которую я им дал. Они ее портят. Если это будет продолжаться, союзным правительствам придется вновь вернуться к старому союзному сейму, сохранив таможенный союз и военную конвенцию, но упразднив рейхстаг». Несмотря на весь пиетет, который внушало к себе тогда имя Бисмарка, ни расцветающая буржуазия, ни укрепляющаяся демократия не могли примириться со все усиливавшимся реакционным направлением германской внутренней политики. Смерть старого императора открывала надежды на перемену курса. Эти надежды имели тем большее основание, что наследник престола Фридрих был известен не как поклонник юнкерских идеалов. Он принадлежал к тому поколению немцев, на раннюю юность которых наложила неизгладимую печать революция 1848 г. и деятельность франкфуртского парламента (он родился в 1831 г.); позднее, уже в зрелые годы, он сошелся с партией свободомыслящих, и последних стали даже звать «партией кронпринца». Его жена Виктория, дочь английской королевы Виктории, была воспитана в духе английских парламентских традиций и имела довольно сильное влияние на своего мужа, который тоже слыл поклонником парламентаризма. Среди немецкого образованного общества кронпринц был необычайно популярен; известно, что он окружал себя литераторами и учеными; молва наделила его даже и славой полководца, и действительно, у него были недюжинные военные дарования, которые обнаружились в битвах при Кениггреце, Верте и Седане. От общества не было тайной и то, что у кронпринца были дурные отношения с Бисмарком и что канцлер сумел даже внушить и старому императору недоверие к сыну. Кронпринца держали в стороне от политики и, хотя он носил важные звания генерал-инспектора южных армий и президента государственного совета, он не только не мог влиять на общее направление политики, но даже не был в курсе правительственных действий.

Однако надеждам общества, что юнкерскому режиму дряхлевшего канцлера будет положен конец со вступлением на престол Фридриха III, не суждено было сбыться. Новое царствование было необычайно кратковременным и продолжалось только три месяца (9 марта—15 июня 1888 г.). Император вступил на престол уже больной неизлечимой болезнью (раком гортани); это был живой труп, обреченный на скорую и неизбежную смерть, и естественно, что в те недолгие предсмертные недели, которые он провел на престоле, у него не было энергии для того, чтобы решительно изменить режим Бисмарка и свалить великого канцлера, державшегося за власть стареющей, но еще крепкой рукой. Свое либеральное настроение он успел проявить только в том, что сместил реакционного прусского министра внутренних дел Путткамера и наградил орденами некоторых депутатов из партии свободомыслящих (Вирхова, Беннигсена, Форкенбека). Зато в двух других мерах, предпринятых в его недолгое царствование, видна была рука Бисмарка. Это было удлинение срока депутатских полномочий (как в рейхстаге, так и в прусском ландтаге) с трех до пяти лет, что ослабляло зависимость депутатов от избирателей, и принятие мер строгости против поездок французов в Эльзас, в котором Бисмарк по-прежнему видел крайне неблагонадежную провинцию.

Через 99 дней после своего вступления на престол Фридрих III скончался, и императором стал его сын Вильгельм II. Новый император родился 27 января 1859 г. Отец и мать пытались воспитать его в духе уважения к английским парламентским традициям, но когда он вышел из раннего детства, то, вероятно, по настоянию деда и Бисмарка, его воспитание перешло в руки теологов и военных генералов. Его главным воспитателем стал тайный советник Гинцпетер, теолог, проникнутый мистическими взглядами на происхождение королевской власти; его помощникам по военной части был генерал Штольберг, который еще более развил заложенное уже самой природой в характере молодого принца увлечение военным делом. Большое влияние на него в детстве и юности имел и придворный проповедник Штеккер, мистик до мозга костей и проповедник «христианского социализма». Но самое главное влияние на развитие мальчика Вильгельма оказывала сама жизнь. Если его отец воспитывался и рос под воздействием того оппозиционного духа, который все глубже и глубже проникал в немецкое общество в неудачное царствование Фридриха Вильгельма IV, то на детские и юношеские годы принца Вильгельма наложил неизгладимую печать звон победного оружия, который сопровождал рождение молодой германской империи. Он видел только ореол славы и все увеличивавшейся народной популярности, которыми было окутано начало царствования его деда, и под влиянием этого в его душе рождалось убеждение, что Германии свыше предопределена великая миссия среди других народов и что ее ждет лучезарное будущее. Поэтому уже в то время мысли его начинали приобретать оттенок крайнего национализма, который позднее стал одной из характернейших черт всего его мировоззрения. Несмотря на этот специфический момент в воспитании молодого принца, его чисто научное образование нельзя назвать плохим. Отец хлопотал, чтобы его сын прошел обычную для всех немецких юношей школу. Пятнадцати лет его отдали в Кассельский лицей (средняя школа), и молодой принц, живя со своим наставником Гинцпетером в соседнем с городом замке, аккуратно ездил каждый день на уроки и скромно занимал свою ученическую парту в классной комнате. Позднее, вспоминая в письме к одному из своих школьных товарищей то строго классическое образование, которое получали ученики Кассельского лицея, Вильгельм отзывался о нем далеко неодобрительно. «Гомер, — писал он в этом письме, — божественный поэт, которого я люблю до безумия. Демосфен, речи которого должны воодушевлять весь мир, — как они нам преподносились? С чувством энтузиазма перед геройством, перед сражениями, перед описаниями природы? Упаси Боже! Каждый клочок фразы расчленялся, вскрывался скальпелем грамматиков и фанатичных филологов до тех пор, пока, ко всеобщему удовольствию, не обнаруживался скелет слова и не являлась возможность показать, на сколько ладов может комбинироваться аn или epi или какая-нибудь иная подобная чертовщина. Тут есть от чего заплакать!» Классическое воспитание, полученное Вильгельмом в Касселе, оскорбляло прежде всего его националистические чувства. «Этот метод, — пишет он дальше, — ведет к тому, что наша молодежь… знает наизусть имена генералов, места сражений и расположение войск в пунических войнах или войск Митридата, — и ничего не знает из Семилетней войны, не говоря уже о войнах позднейших, например 1866 или 1870 годов, которые еще не собрались обработать для учебника». Этому нерасположению школьному классицизму, вероятно, надо приписать то, что способный и живой мальчик, наделенный хорошей памятью и всеми качествами для правильных и усердных занятий, не блистал особенными успехами и, несмотря на свое высокое положение, был выпущен из лицея только десятым (1877 г.) со свидетельством в дипломе: «удовлетворительно». Лицей во всяком случае привил молодому принцу привычки к регулярному и упорному труду и дал ему недурное образование классического типа. Восемнадцати лет от роду Вильгельм поступил в Боннский университет и там провел два года в прилежных занятиях. Он изучал римское право, историю философии, экспериментальную физику, историю девятнадцатого века, историю немецкого народного права, политическую экономию, историю искусства, немецкой литературы, уголовное, финансовое, народное, гражданское и административное прусское право, историю реформации и химию. Этот перечень показывает, что гуманитарные науки интересовали Вильгельма тогда гораздо более, чем науки технические и естественные. Позднее, но еще в молодые годы он, однако, значительно пополнил свое образование и к зрелому возрасту был уже довольно широко образованным человеком, нередко удивляя специалистов своими разнообразными и даже детальными знаниями в самых различных областях науки. Окончив университет, принц Вильгельм предался с большим увлечением военной службе; двадцати двух лет от роду он женился на дочери шлезвиг-голштинского герцога Августе-Виктории и ко времени смерти деда и отца был отцом четырех детей.